Николай Васильевич неспешно прогуливался по саду, утопая в мыслях и зелени его окружавших. Кусты смородины, тяжёлые от сочных ягод, яблони, стройными рядами уходили от дома вдаль, к горизонту; тут же небольшая бахча с арбузами и дынями, которые были неизменным лакомством отставного полковника.
Издали всё нарастал нещадный треск. Из облака пыли показалась почтовая коляска; одно из колёс мерзко свистело с самого сотворения данного транспорта. Свист, треск и гудение порядком потрепали нервную систему кучера, который в эту минуту трясся на облучке, судорожно дергая седую бороду.
В коляске сидели два пассажира, в пыли дальних дорог. Один из них молодой офицер, недавно приставленный к почте. На коленях он держал сумку с корреспонденцией. Рядом с ним сидел Иван Филиппович, и, завидев своего друга Николая Васильевича еще издали, радостно махал рукой.
Лицо старого полковника прояснилось:
— Что-то вы, Иван Филиппович, припозднились, голубчик. — Отставной полковник шёл через двор, чтобы открыть калитку. Гость пожимал плечами и широко улыбался: он был рад встрече, но как будто чего-то стеснялся и безмолвно извинялся. В руках он держал две больших сумки, в которых позвякивала стеклянная тара.
— Николай Васильевич, уж извиняйте, обещался на прошлой неделе, да никак не получалось: лошадь продавали. Сын тот еще торгаш, или как сегодня изъясняются, предприниматель. Язык сломаешь.
Наблюдаю жизнь и пишу
