Дни теряются, проходят один за другим, блекнут. Забываются даже те, что старательно оберегал все эти годы, лелеял, хранил бережно, может быть даже тайно. По сути, воспоминания всегда тайны, иногда даже для нас самих. Но без памяти мы стираемся, выцветаем как выпуск газеты вековой давности, теряем смысл. И вот начинаешь забывать. Сначала, что она просила купить в продуктовом, затем, где оставил очки. Виновато говоришь ей: «Прости, родная, снова забыл», она улыбается, согревая руки нежностью ладоней и теплотой дыхания «Я и сама забыла, о чем просила тебя». Когда уходит она… Становится все труднее вспомнить дни рождения друзей и родных, хотя бы месяц. Носки перестают быть парными и, собираясь выгулять собаку, все чаще вспоминаешь о ней, возвращаясь домой. Что-то остается неизменным: бриться по утрам, брать зонт, на всякий случай, проверять почту и закрывать дверь на все обороты. Это врезается в память. Врезается как зубчатая пила в ствол дерева, навсегда оставляя следы борозд на его теле. А как раз их то можно выбросить, как ненужный хлам из шкафа. Только память не вернешь.
Говорят, себя неизменно помнишь молодым, но у меня все иначе. То было время глупости, тщеславия и гордыни. Мы встретились не в семнадцать, нам было уже ясно, что мир жесток и люди больше походят на волков. Нам… Мне. Она с неизменно детской наивностью продолжала искать лучшее, светлое и доброе. Верила, что друзья со временем не гаснут, как старый торшер и ламп к которому не найти, что продавцы не хотят нас обвесить, а доктора заботятся о нашем здоровье. Верила в меня. Теперь, на память лишь альбом с выцветшими снимками.
Соседка спросила как я, что она может понять? В ее глазах я старик, которого может хватить удар на лестничной клетке. Через пару месяцев, я стану забывать полить твои любимые цветы, ты предупреждала об этом, просила не волноваться. Но ты их любила и я снова иду к тебе с повинной, неся букетик, похищенный с клумбы у здоровенного особняка. Не ругай меня, они и не заметят — им без надобности живая красота. По вечерам я не люблю нашего пса. Он смотрит на меня глазами скорби, даже днем грустно плетется по тропинкам, забывая о своем предназначении носиться в поле и обнюхивать незнакомцев. Но когда я вдруг заговорю о тебе, кажется, только он и понимает. С ним и беседуем. Вчера забыл мелочь на автобус, плелся пешком, промок и озяб. Хотелось к тебе. Сесть вот так, как всегда, закрыть глаза и очнуться от твоего прикосновения где-то там, где в твоих глазах искрятся слезы от счастья. Те самые, что так волновали мое сердце. И как только с этими волнениями я не опередил тебя?! Моя жизнь сейчас походит на нашего пса — печальная и одинокая, даже блохи и те обходят стороной, кажется жалеют его. В следующее воскресенье я точно решил умереть. Надо сделать это до того, как пришлют счет за квартиру. Ты всегда говорила, чтобы я не забывал оплачивать счета, что это главная трата. Но я снова покупал тебе новое платье, и мы экономили на молоке и моих ботинках. Сегодня я снова зашел в тот магазин на центральной улице — там, все еще, манекен в платье цвета твоих глаз и мне также хочется купить его. Но вместо этого беру булку и молоко на углу, мы с псом, теперь, едим одно и то же, иногда и из одной тарелки. Я уже достал костюм — как новый — ты бы сказала, что я в нем чертовски хорош. Только вот галстук куда-то запропастился, тот, сизо-перламутровый — день нашей встречи двадцать лет спустя. Надо было чаще его надевать… Но вся эта история с любованием в зеркало, ты знаешь, не для меня. Да и я стараюсь избегать встречи со взглядом, со свои взглядом — словно вижу тебя в тот же миг и теряю силы, все силы разом, если они еще остались.
Колокола… Ты сейчас закрыла бы глаза на мгновение и подняла лицо к небу. Сяду, посижу с тобой. Сегодня солнечно, Мира. Забыл — цветы — они тебе. Часто стал забывать. Смешно даже, сжал их, как последнюю надежду… Посижу. Здесь так тихо…
