Фараон тяжело вздохнул, вытянул левую руку и начертал в воздухе иероглифы желанного нового имени. Ещё одно неосуществимое желание, хотя в двадцать лет можно было помечтать о несбыточном.

Его взгляд привлекло яркое пламя, и мысли тотчас переключились с личных проблем на государственные. Аменхетеп не был чистокровным египтянином царских кровей. Бабка – митаннийская принцесса, дед – высокородный семит оставили свой неизгладимый след на внешности царя. Однако, это ни капли не умаляло его любви к родной стране, которую он перед лицом Амона поклялся защищать от врагов. За пределами границ было спокойно: его предшественники мудро позаботились о мире на многие десятилетия выгодными браками, а не уничтожением свободолюбивых правителей. Но Аменхетепа пугал пришлый немногочисленный народ, расплодившийся внутри страны еще при отце и деде, а, точнее, их вера только в одного бога. Царь прекрасно понимал, что люди, объединённые религией, способны на всё. Эти чужаки, евреи, сами по себе были безобидны: они сторонились египтян, болтали на своём языке, вступали в брак только друг с другом. Но их бог… В его сторону стали поворачивать головы не только бедняки, земледельцы, но и фиванская знать. Для них сейчас это было мимолетным увлечением, но кто, как не Аменхетеп, знал, насколько прихоть может перевернуть жизнь и стать её смыслом. Он боялся. Боялся бунта… Но не евреев – его армия истребила бы недовольных за несколько дней. Жрецы и знать, сеющие смуту в толпах простолюдинов, – вот кто мог стать его самым серьезным оппонентом.