По большому счёту Горюшкина с Фёдором у десятого окна и свела мужская жадность к жизни, и к женщине. И Фёдор, глядя на сомневающееся лицо капитана, вспомнил о деньгах в сумке, а капитан, не ведая о деньгах в сумке, вспомнил о пистолете Макарова в оружейке. А мне приходится думать сейчас и за Федора, и за Горюшкина и ещё за оставшихся девять капитанов, которых если сильно копнуть, то тоже где-нибудь вылезет либо ствол, либо ипотека.

     И легче мне, и даже радостней, потому как прожил уже и Горюшкина, и Фёдора, и стволы, и ипотеки. Потому и позволяю себе, любезный мой читатель, поведать тебе эту историю без надрыва и истерики, а просто по факту происшедшего, с небольшими философскими вольностями. Да и вольности эти вложу в голову Фёдору, ему можно, он потянет. А вот капитану нельзя, если в его голову в придачу к его бабам, ещё и эту нежить вставить, то он точно до своего Макарова доберётся, и одним нажатием пальца вышибет и Заратустру, и баб, и…  никогда он не станет майором. Пусть поживет пока, а то как-то просто уж…

   По документам выходило, что Фёдора вроде как можно отправить на пересдачу экзаменов, но можно и не отправлять. Всё это в вольной, но достаточно официальной форме Горюшкин Фёдору и высказал. И Фёдор вымолвил привычную, многообещающую фразу:

    — А может как-нибудь решим, капитан?

    — Да как тут решишь-то?! – мрачно ответил Горюшкин, и они оба посмотрели на черный колпачок сбоку окна, над которым висел приговор «Внимание, ведётся видео и аудио запись».