— А ты, Лёшка, меня любишь или эту мегеру? — сказал отец и судорожно задёргался в припадке немого смеха. — Разведёмся… ты к кому пойдёшь?

    — Прекрати, папа. Слышишь? Прекрати. Вы не разведётесь, никогда не разведётесь.

    — Разведёмся, сынок. С такой не каждый поладит. Выпью как все, а она — скандал. А чё, я права не имею? 

    — Папка, тётя Ира сказала продавщице из хлебного, что я в обносках хожу. Зачем она так, пап? Мы ведь не бичи?

    — Глупая. Твой папка всё может. Директор комбината мне руку жмёт. Вот дадут шестой разряд и я тебе «Дендик» куплю, который ты на толкучке видел.

    — Не нужен мне «Дендик», и конфета не нужна. Ты только не пей, папа, пожалуйста.

    Он помог отцу подняться, и они пошли в сторону первого подъезда. Серая «девятиэтажка» смотрела на них жёлтыми окнами квартир. Лёшка чувствовал взгляды соседей, и от стыда ему хотелось стать невидимым. 

    Проснувшись дома, отец начал кричать, угрожать и требовать рюмку водки, а получив отказ — встал на колени и заплакал. Лёша смотрел на его сморщенное лицо, на белые сгустки слюны в уголках губ, на красную шею, на пустые глаза. Он смотрел и думал: «Убежать бы сейчас на железнодорожный или в подвал спрятаться. В подвале тепло, спокойно, разве что крысы бегают. Не хочу видеть всё это. Не хочу».