Что бы не погасло... Что бы не погасло... Глава 4

Еще через неделю Маша уже жила в одной из недорогих, но вполне уютных гостиниц Лондона. В небольшом платяном шкафу были развешены ее новые наряды, на столике перед зеркалом в спальне разложена дорогая, тщательно подобранная косметика, окна ее номера, находившегося на втором этаже, выходили на старинную улочку, мощенную почти отполированным столетиями булыжником. Все было просто замечательно, классно, как в сериале. Но завтра… завтра они с Борисом отправятся в фан-клуб «Королевского Креста», что на Мортимер-стрит и… Ее уже заранее трясло. Она нервно бегала из гостиной номера в спальню, раскрывала платяной шкаф, перебирала наряды и закрывала снова, так и не решив, что же завтра надеть. Потом шла в гостиную и, плюхнувшись в кресло, принималась курить очередную сигарету – курить он стала еще в клинике, и только авторитет Бориса спас ее от кары местных врачей… Конечно, Ксюша все еще была здесь, в Лондоне, с Борисом, и она вполне могла бы посоветовать ей что-нибудь, но Маша не стала спрашивать ее. Она даже в магазинах, где они вместе покупали одежду, просила Ксюшу посидеть в кафе, пока она купит что-нибудь. В итоге Ксюша на всю жизнь напилась кофе, но, понимая подругу, простила ей и ту гору пирожных, которую ей пришлось слопать. Впрочем, Маша справилась прекрасно…

Что же все-таки надеть? Что-то строгое и скромное, соответствующее вкусам и дневному этикету лондонцев? Или что-то прямо этому противоположное? Нет, не платье для коктейля, конечно! Но что-нибудь простенькое, даже легкомысленное, типа джинсов и яркой кофточки.

Маша понимала, что выбранная одежда создаст образ, которому ей придется соответствовать в поведении. Значит, она должна найти что-то, в чем почувствует себя легко и уверенно. Выходит, деловой костюм исключается – она не в состоянии играть серьезную леди дольше одного акта. Но и слишком игривое не подходит, потому что все равно, в их присутствии она не расслабиться настолько, что бы не выглядеть в подобной одежде чучелом, глупой куклой. Ладно, утро вечера мудренее! Завтра все само собой решится. Просто надо встать пораньше, что бы в запарке не бегать и не хватать что попало.

И на следующий день она вышла в гостиную своего номера, где ее уже ожидал Борис, в черных, чуть шире классического покроя брючках из мягкого материала и очаровательной приталенной блузке на пуговичках, сшитой из вишневого шелка в белый горошек. Плюс – черные замшевые туфельки на небольшом тонком каблучке и маленькая черная сумочка. Тоже из черной замши с бахромой и вышивкой из черного же бисера.

Борис поднялся из кресла.

-Вот интересно мне, дорогая, сколько времени тебе понадобилось, что бы выбрать этот туалет?

Он подошел к ней и поцеловал в щеку.

-Что ты хочешь сказать? Издеваешься опять, да? Или думаешь, что это шокирует щепетильных и консервативных лондонцев?

-Ну, вот еще! Похоже, ты забыла, что идешь на встречу с «Королевским крестом», а не на прием к премьер-министру.

-Знаешь, я думаю, что времена, когда они сами одевались с целью шокировать всех подряд, прошли так же, как бесследно исчезла та мода на брюки-клеш, яркие приталенные батники, длинные волосы… Мода на праздник, если ты понимаешь, о чем я.

-Понимаю. Но я не уверен, что с годами люди меняются настолько сильно. А особенно те люди, что сами были способны дарить этот самый праздник… Ты прекрасно выглядишь! Это твой стиль, а что может быть важнее?

-Честно сказать, я не могу утверждать так же убежденно, что это именно мой стиль, — заметила Маша. – У меня никогда не было определенного стиля, все зависело от настроения. То хотелось выглядеть по-спортивному лихо в потертых джинсах и кожаной куртке-«косухе», то милой «штучкой» в коротенькой юбочке и в чем-то еще изящно приталенном, то серьезной дамой в деловом костюме, на высоких каблуках и со стальным взглядом… Не знаю, Боря, что меня натолкнуло именно на этот наряд. Скорее всего, какое-то наитие. Бог его знает! Взяла вот и надела. Да и ладно, слишком уж много мы с тобой уделяем внимания всей этой ерунде. Боюсь, что они и не заметят, что на мне надето!

-Ты опять?! Может, вообще не поедем? А?

-Поедем. Что бы я сейчас ни болтала, не поехать я не смогу.

-Тогда пошли, машина ждет.

-А они?

-Они тоже ждут. У меня для тебя, кстати, две новости…

-Плохая и хорошая? – усмехнулась Маша.

Они уже шли по коридору.

-Именно. С какой начинать?

-Давай… с плохой.

-Я так и знал. А если уж говорить совсем правильно, то плохая новость ненадолго. Просто сегодня она испортит, как я думаю, тебе весь момент.

-Что же это?

-Твоего Толларка нет в Лондоне. Он за границей, в пустыне, где проходят большие гонки и у него там свой спонсорский интерес, насколько я понял. Но со дня на день он появится. Они обещали.

-Моррис и Дуглас? – глухим от разочарования голосом спросила Маша.

-Именно. Да, Маша, да, они уже знают о тебе! Они очень хотели предстать перед тобой в полном, если не считать уже неисправимого отсутствия Эдди, составе… Об этом вот моя хорошая новость и есть.

-О чем же?

-О том, что они уже увидели твои картины.

-Что?!

-И в обморок попрошу не падать! Увидели. Мало того, когда это случилось, мистер Дуглас сам – заметь, САМ! – позвонил директору фан-клуба, с которым мы через моего приятеля договаривались о встрече, и попросил, что бы встреча эта непременно состоялась. Сечешь?

-Секу. Секу, что они просто оторвут мне голову за мою наглость, с которой я позволила себе предложить им свою мазню, и потребуют гарантий того, что я нигде и никогда этого не выставлю. Вот и все.

-Это я тебе сейчас голову оторву!.. Слушай, да не переживай ты так, что Толларка сегодня не будет! Я же понимаю, что весь этот твой сарказм только из-за этого. Ты увидишь его, я обещаю. Они обещали. Тебе, балда, обещали! Ты это хоть понимаешь, дурья твоя головенка?

-Понимаю…

-Похоже, не очень. Ладно, сиди переваривай, пока едем.

Маша не ответила, машинально глядя в окно автомобиля. Борис заметил этот ее взгляд, и не стал больше приставать.

Но молчала она не из-за того, что сейчас услышала от него. Был момент, когда Маша хотела рассказать кое-что Борису, рассказать именно тогда, когда он задал свой вопрос о ее наряде. Но промолчала, понимая, что это не только займет много времени. Она просто не знала, как об этом рассказать. Рассказать о своем сне, который ей приснился накануне.

У нее уже были подобные сны. Но раньше они были короткими, почти неуловимыми. Какие-то моменты смутно мелькали в ее сознании, моменты, так странно казавшиеся чем-то, когда-то ею пережитым. Те самые моменты, что превратились потом в ее рисунки… Но этой ночью сон был таким явным, таким реальным, почти осязаемым, что она проснулась на рассвете в слезах. И открывая глаза, почувствовала, как сон неуловимо, мистически переходит в реальность и… уходит совсем вместе с тающей ночью – ей почудилось, что в предрассветных сумерках за окном тенисто подрагивают на утреннем холодке ветки сирени… А снилась ей небольшая комната, оклеенная светлыми обоями. У стены сервант темного дерева, перед ним широкое красное кресло, рядом с окном – красный торшер и высокая напольная ваза с какими-то засушенными растениями, длинные метелки которых окрашены в разные цвета. Несколько крупных, пушистых и белых и больше тонких, невысоких, красных и синих. А еще медведь. Настоящий плюшевый медвежонок, каких теперь и не выпускают. Песочного цвета с атласной голубой ленточкой, завязанной небрежным бантиком на шее. Через окно комнату заливают косые лучи позднего летнего заката, пахнет чем-то сладким. То ли недавно испеченным печеньем, то ли этими самыми засушенными цветами… Голоса. Два мужских голоса. Очень знакомые. Они зазвучали вместе со стуком открывшейся входной двери. Зазвучали громко, неожиданно, перебивая друг друга… Видимо, она дремала, и эти звуки разбудили ее. Она попыталась поскорее проснуться, села на красном диване и протерла глаза, прислушиваясь. Наконец, ей удалось разобрать слова.

-О! У нас так вкусно пахнет! Это печенье, да?.. Ричи, я с тобой говорю!

-Да со мной, со мной!.. Почем мне знать?! Торт у нас испечь явно не из чего, так что, наверное печенье… Да ты лучше посмотри, что на кухне делается!

-Ну, тут меня вряд ли чем-нибудь шокируешь, ибо большего бардака, чем ты творишь по утрам, да и вечерам тоже, устроить невозможно… Мама дорогая!.. Господи!.. Слушай, это надо нашим хозяевам показать, что бы лишний раз не цеплялись, а?

-Ага… Надо… А вот и печенье!.. Черт, ну и вкусно же!

-Ричи, ты не один!.. Да Ричи же! Где девочка-то?

-Мне-то откуда знать?

-Прекрати жевать, я сказал! Можно подумать, что в нашей квартире заблудиться недолго… Пойдем, посмотрим.

-Вот докопался-то! Ну, пойдем, пойдем…

Она напряглась, затихла, распахнув глаза на дверь, и прижала к себе медвежонка. Сейчас! Вот сейчас!

…Последним, что она четко помнила, были их глаза. Глаза, впервые увиденные так ясно, так четко, так реально, как наверно, и в жизни-то не бывает. Во всяком случае, в ее жизни это уж точно несбыточно!..

Веселые, блестящие, такие удивительно обаятельные, изящно разрезанные иранские глаза Эдди… И голубые, лазурно ясные, просто невозможно огромные на мягком его лице, глаза Ричмонда, Ричи…

Сон перешел в видения, выплывавшие, точно, из тумана и ускользавшие, почти не успев запечатлеться – солнечная площадь, маленький мальчик на трехколесном велосипеде очень старой конструкции. Его светлые волосы золотятся в солнечных лучах. К нему наклоняется высокий мужчина в ослепительно белой рубахе и подхватывает его на руки… Рядом молоденькая женщина. Секунда и Маша видит очень близко ее личико с большими голубыми глазами в обрамлении вьющихся светлых волос, уложенных под маленькую шляпку с вуалеткой. Она улыбается… И тут же глаза мальчика, тоже очень большие, отразившие летнее небо… Женщина подходит к мужчине с ребенком, притягивает мальчика к себе и нежно целует в по-детски мягкую щечку… На ней вишневое платье в белый горошек… Солнечный июль давно ушедшего в небытие лета. Теплое золото на лицах, стенах домов, мощеных улицах…

Уже проснувшись, окончательно придя в себя, она поняла, что знает этих людей, знает, потому что, рисовала их. Правда, тогда они были для нее пришедшими из ниоткуда, неизвестными и незнакомыми, ибо она и понятия не имела, как выглядели родители Ричмонда Толларка. И они долгое время жили в ее воображении. Но теперь она увидела их, со странным чувством осознав, что когда-то увидела этих людей удивительно, каким-то чудесным образом похожими на настоящих. А то, что во сне к ней приходили настоящие мистер и миссис Толларк с маленьким Ричи, она не сомневалась. Но откуда это? Зачем, наконец?.. Может, что бы она не сомневалась больше, не боялась, что намалевала на своих акварелях непростительно, самонадеянно много? Нет, это уже слишком!.. Ну, а комната с красным торшером? Та самая комната, которую она рисовала так часто? Вообще-то, тут все просто. Есть же известная фотография с обложки их альбома. На ней вся четверка в этой самой комнате. Ричмонд, Брэндон и Джордж стоят позади красного кресла, в котором сидит Эдди и, смешно задрав голову, пытается есть виноград прямо с большой его кисти, которую держит над своим лицом, а на коленях у него плюшевый медвежонок… Ей очень нравилась эта фотография, хотя получились они на ней не очень. Стоп! А может… может, и нравилась она ей именно потому… потому, что казалось ей всегда, глядя на этот снимок, что где-то, когда-то очень давно она уже видела эту комнату, этот пресловутый красный торшер?..

Платье же в белый горошек такого любимого ею вишневого цвета не выходило у нее из головы все утро. Так и получилось, что вопроса о том, что же ей надеть для встречи с «Королевским Крестом» больше не стояло. Она сразу вспомнила, что купила здесь, в Лондоне очаровательную блузку из натурального вишневого в белый горошек шелка. Не надеть именно ее она уже не смогла бы – ей это подсказали!

Ну, вот и Мортимер-стрит…

Пока машина не спеша двигалась по улицам Лондона, Маша обманывала сама себя, играя в некую туристку, осматривающую город. Она разглядывала площади и памятники на них, фонтаны, поток деловитых лондонцев, спешащих кто куда, витрины модных магазинов, фасады старинных домов и ультрасовременных, сверкавших стеклом офисных зданий. Величественная громада Вестминстерского аббатства, вонзившая пики своих шпилей в непривычно ярко-синее небо над Лондоном, вызвала в ней все тот же благоговейный трепет, что и в первый раз, а за ним Тауэр Бридж, следом и сам великий и ужасный Тауэр, само имя которого отдавало запахом старины и отголосками древних легенд. Трафальгарская площадь, знаменитый фешенебельный район Кенсингтон с шикарными особняками, среди которых ее взгляд уже привычно выхватил высокую кирпичную ограду одной из построек времен короля Эдуарда. Особняк Эдди Далтона, непостижимо, словно, несший на себе имя, которым так долго дышало ее сердце…

Она не в первый раз видела эти улицы. Она ходила по ним, бывала в музеях, гуляла по набережной Темзы. Но не верилось ей, все еще не укладывалось никак в голове, что вот она, ее Мечта! Вот, наконец, сбылось! Сколько она бредила этим городом, сколько раз прыгала к телевизору дома, когда показывали его в какой-нибудь передаче, как завидовала этим чертовым ведущим, которые полсвета объездили, и для которых не было в этом Лондоне ничего особенного!.. А Борис, находясь рядом и наблюдая за ней, удивлялся все больше и больше – ну почему, почему она молчит до сих пор?! Почему не просит поехать куда-нибудь конкретно, туда, где что-либо связано для нее с «Королевским Крестом», с Эдди? Даже около его особняка остановиться не попросила, хотя не раз проезжали мимо. Молча лишь глядела в окно, а он, если был за рулем, сбавлял скорость, и машина, точно, приветствуя этот дом, медленно проплывала мимо…

А не просила она ни о чем лишь потому, что встреча еще не состоялась. Она еще не видела их, Брэндона Морриса, Джима Дугласа и Ричмонда Толларка, и до того, как это произойдет, страшно, непереносимо боялась поздороваться, соприкоснуться с тем, что окунет ее по самую макушку в ЕЕ МИР, в ее сущность, в то, чем она жила много лет, удивляясь тому, что ее собственная родина, традиции которой, неброская красота, воспетая многими и многими поэтами, нисколько ее не трогали. Балалайки и гармошки вообще раздражали, пресловутым белым березкам она всегда предпочитала дубы, сосны и клены, а церковному пению из-под золотых куполов – псалмы в исполнении хора мальчиков. Ну, вот что с ней такое? А ведь ее воспитывали русские родители, в школе вдалбливали русские традиции, во дворе ее московского дома все лето горлопанили русские песни под уже еле живой баян. Нет, кое-что ей нравилось. Были песни, а именно – несколько русских романсов, которые неизменно вышибали из нее слезы. И все же, когда речь заходила, например, о доме, в котором ей хотелось бы жить, ей неизменно представлялся некий замок где-нибудь в Шотландии или среди изумрудных, самых изумрудных в мире полей и лесов Англии. Почему?.. Но даже не в этом дело. В сущности, очень многие люди, выросшие в эпоху социализма, уже привычно до сих пор мечтали жить за границей, хотя и на родине вполне можно отгрохать шикарный особняк в самом, что ни на есть живописном месте. Она давно почувствовала, что ЕЕ МИР здесь, среди этих домов, на этих улицах, под этим небом, которое первым услышало голос Эдди Далтона, подхваченный «красной» гитарой, барабанами и голосами музыкантов «Королевского Креста». И с этим уже ничего не поделаешь. Если только… если только, увидев и услышав их наяву, она… Нет, не разочаруется! Разочарования быть не может – она уверена в своей мечте, уверена в них, потому, что услышала когда-то не только их голоса, но и их души. Просто может случиться так, что она себя рядом с ними почувствует чужой, инородной, хотя всегда так отчаянно, до боли в сердце ощущала себя где-то очень рядом с ними, ближе всех. Ближе самых рьяных их поклонников. И только если ее страхи не оправдаются, она поедет туда, где ее сердце вернет ее домой… Да, наверное, домой. Именно, домой!..

Мортимер-стрит оказалась совсем небольшой улочкой, довольно тихой, скрытой в тени домов. А фан-клуб «Королевского Креста» располагался в неброском, невысоком здании, зажатом, стиснутом с обеих сторон соседними домами.

Маша вытерла взмокшие ладони о брюки, взяла свою сумочку и, шумно выдохнув, вышла из машины, опершись о протянутую ей Борисом руку. Огляделась.

-Ну, что, пойдем? – спросил он, нарочито бодро улыбаясь, и Маша поняла – он тоже волнуется. Не смотря ни на что.

И пусть он – известный даже за рубежами родины врач, взрослый состоявшийся мужик, но даже для него музыканты «Королевского Креста» – это тоже ОНИ. Все равно ОНИ! Недаром же когда-то именно Борис, тогда еще просто Борька, первым наколол булавками на клапане кармана своей куртки это название, которое ей тогда еще ничего не говорило. Она даже не могла его перевести на русский.

-Тоже дрейфишь? – улыбнувшись, спросила она.

Он хотел отшутиться, но не стал. А только смущенно глянул на нее и кивнул.

-Ага… Если уж честно, то как-то поджилки трясутся. Совсем от себя этого не ожидал! Ну, пойдем, пойдем…

На двери красовался медный молоточек, в форме кулачка на кольце, и Борис, секунду помедлив, все же, достаточно решительно постучал. В фан-клуб их впустил несколько сверх меры длинноволосый джентльмен лет пятидесяти с лишком. Он лучезарно улыбнулся, услышав, кто перед ним, еще больше обрадовался, узнав, что оба они – и Борис, и Маша — говорят по-английски, и проводил их по узкому темноватому коридору, мимо маленьких комнатушек, откуда им улыбались и кивали какие-то люди за компьютерами и письменными столами, в сравнительно небольшую, но светлую комнату, выходящую окнами на солнечную в послеобеденное время сторону. Здесь, видимо, принимали посетителей. По стенам бликовали, аккуратно забранные в застекленные рамки «золотые» и «платиновые» диски «Королевского Креста», их фотографии. Вдоль стен стояли небольшие витрины с, наверное, какими-то памятными экспонатами. Маша совершенно неосознанно водила взглядом по комнате, даже не очень понимая, что видит, потом ее взгляд упал на мистера Беркли – ей просто чудом удалось запомнить имя длинноволосого директора клуба! – и она осознала, что он, улыбаясь уже даже насмешливо, указывает ей на небольшой пухлый диванчик у окна, на котором сидели двое мужчин, лиц которых она сразу и не смогла разглядеть из-за того, что расположились они спиной к свету. Но длинные курчавые волосы одного из них она заметила сразу. Брэндон! Господи, не дай ей хлопнуться в обморок – это настоящий Брэндон Моррис! А рядом улыбался совершенно обаятельно и как-то очень тепло Джим Дуглас.

-Позвольте представить, господа! Мистер Кузнецов, мисс Бероева! Мистер Моррис и мистер Дуглас!

Джим и Брэндон поднялись с дивана и подошли к ней. А она, ни жива, ни мертва, подала им руку, которую они по очереди пожали.

-Очень приятно!.. Мне очень приятно! – только и шептала она, едва живая, переводя взгляд с одного на другого, а они улыбались. И чувствовала она – все теплее и теплее. Уж Бог его знает, как это дошло до нее!

Наконец, ей указали на кресло рядом с диваном, и она аккуратно присела, каким-то кончиком сознания вспомнив, как должны садиться настоящие воспитанные леди. Куда девали Бориса, она даже не заметила. А он, тем временем, сидел прямо напротив нее!

Несколько секунд молчания и слово взял Джим.

-Мисс Бероева, вы позволите мне называть вас по имени? Вас зовут Мари-ана? – спросил он, коверкая русское имя, стоящее в ее новом паспорте.

-Называйте меня просто Мэри, — очнулась она и внезапно почувствовала, как ей стало легче. Легче и спокойнее после этого его вопроса.

-Прекрасно! Я очень люблю это мягкое имя.

Брэндон откинулся на спинку дивана, положив на нее руку, и улыбался ей, следя за начавшимся разговором. А Джим положил ладонь на ее руку, лежавшую на подлокотнике кресла.

-Вы не волнуйтесь так! – произнес он неожиданно. – Сейчас принесут чай. Или может быть чего-нибудь покрепче? Вы не стесняйтесь!.. И вы, мистер Кус-не-тсов…

-Меня тоже будет проще называть… скажем, Бэн.

-Отлично, Бэн! Называйте нас тоже по именам. Договорились?.. Так, может, что-нибудь выпьете? Виски? Бренди?

-Если можно, чуть-чуть бренди, — выпалила новоявленная Мэри и немедленно покраснела.

Она и понятия не имела, что пьют к вечеру в Англии настоящие воспитанные леди и пьют ли вообще, но сказанного не воротишь. А Джордж снова улыбнулся. Безо всякой тени насмешки или разочарования.

-И это правильно! Мне очень хочется, что бы вы почувствовали себя здесь свободнее, милая Мэри. И чуть-чуть бренди – это то, что нужно. А то я вижу, что вы, не смотря на мою просьбу, все же, очень волнуетесь… Хотя, волнение вам к лицу – совершенно очаровательный румянец!

Симпатичная девушка в обыкновенных джинсах и забавной маечке под аккуратным джинсовым жакетиком принесла поднос с бутылкой бренди и четырьмя стеклянными стаканчиками – мистер Беркли замахал руками и пить отказался, сославшись на какие-то дела. А девушка, почему-то, как будто, специально улыбнувшись именно Мэри, вернулась к своему компьютеру в соседней комнате.

Брэндон поднялся с дивана, разлил по стаканчикам бренди и раздал их всем присутствовавшим.

-Что ж, друзья, давайте тогда выпьем за эту нашу встречу с вами, Бэн и Мэри!.. Честно говоря, никак не ожидал в нашем клубе гостей из далекой России, в которую мы так и не удосужились съездить. Сами понимаете, сначала этот ваш режим, который нас просто не пускал, а потом как-то не получилось. Хотя идея такая была и поднималась не раз. Ваша страна очень интересна, необычна для нас, для англичан… Впрочем, глядя на вас, Мэри, никак не подумаешь, что вы оттуда. Пока не услышишь ваш симпатичный выговор. Это не в обиду!.. Выпьем!

Налито в стаканчики было совсем немного, и Мэри легко справилась, не поморщившись, не задохнувшись, хотя напиток был достаточно крепок.

-Вы курите, Мэри? Если да, то не стесняйтесь, — обратился к ней Джим и предложил ей «Пэлл-Мэлл», когда она все еще не очень уверенно кивнула в ответ.

-Мне очень жаль, Мэри, что тут нет Ричмонда, — произнес вдруг Брэндон, и Мэри едва не подпрыгнула, услышав, как запросто это было произнесено. Словно, знакомы они уже очень давно, Ричмонд где-то совсем недалеко, и они договаривались встретиться, а он где-то задержался.

-Жаль, потому что, вам, очевидно, особенно хотелось бы познакомиться именно с ним. Как я думаю.

После этих его слов, Мэри залилась краской и опустила глаза, а когда осмелилась вновь их поднять, встретилась с пристальным, но очень дружелюбным взглядом Брэндона.

-Мы ведь видели ваши акварели! — заметил он.

-И? – спросила она совершенно по-идиотски, и от этого окончательно смутилась.

Брэндон выдохнул и промолчал, подняв брови и улыбнувшись.

Видимо, бренди начало действовать, потому что, Мэри вдруг решилась.

-Знаете, если вам хочется раскритиковать мои рисунки, то можете сделать это совершенно свободно, нисколько не боясь меня обидеть. Честное слово!.. Я ведь понимаю, какие чувства, может быть, возражения, замечания и так далее они могли вызвать. Но в свое оправдание я могу сказать лишь одно – я не собиралась их показывать широкой публике, совсем! Это…это произошло со мной совершенно внезапно, как наитие, как… словно, кто-то толкнул меня к бумаге и краскам, успев сунуть в руки кисть… Господи, я несу глупости… Но мои рисунки…Они… Понимаете, Брэндон, они мои и, будто, не мои…Словно, и не мои глаза все это видели…Так что…

Она вздохнула, а он положил руку ей на колено, точно прерывая этот ее горестный вздох.

-Только не волнуйтесь так, милая Мэри!.. Не стоит!.. Меньше всего мне, да и Джиму хотелось бы критиковать вас!.. Ваши рисунки, они… хороши с точки зрения живописи, хотя, я вовсе и не разбираюсь в ней. Всегда мог сказать лишь нравится мне или нет! – Брэндон улыбнулся и прикурил сигарету. – Вот Эдди, тот был отличным художником и прекрасно разбирался в искусстве, в живописи… Однако, скажу главное – ваши рисунки удивительны! Да, Джим?

Тот кивнул и налил всем еще по чуть-чуть бренди. А Брэндон продолжал:

-Я по многу раз рассматривал их и все больше убеждался в том, что… как бы это сказать… что вы, Мэри, написали красками то, чего… не могли увидеть ни на фото, ни на видео. Понимаете?.. О, только не пугайтесь!! Не надо!

Мэри невольно замерла, глядя на него так, как Брэндон уже и не верил, что люди способны смотреть. Джим тихонько подставил ей ее стаканчик и, улыбаясь, кивнул ей на него.

Мэри не помнила, как выпила, и в ее глазах стояли слезы.

-Я сразу согласился встретиться с вами, Мэри! – сказал Брэндон, выпив свой бренди. Знала бы она, как он надеялся на его успокоительный эффект! – Мне очень хотелось увидеть вас, познакомиться с вами. А главное – мне хотелось, увидев и услышав вас, понять, как… как вам удалось написать такое. Как вы смогли?! Как, Мэри?

Она вовсе не была уверена, что Брэндон именно сейчас ждет от нее ответа на свой вопрос, но воспользовавшись паузой, она, все же, тихо сказала:

-Просто я очень вас люблю… Вы понимаете, о чем я. То, что я получила вместе с вашей музыкой, вашими песнями, невозможно переоценить. Это целый мир, который стал моим. А вернее, он и был моим, всегда. Только вы озвучили его, раскрасили, осветили… Я, словно, проснулась и поняла, что раньше и не жила, попросту не видела, не замечала, не понимала ничего, принимая за важное какие-то мелочи, проблемы, всякую серую чушь, которая как пришла, так и уйдет, не оставив и следа. Важно лишь то, что заставляет дрожать и таять сердце, то, что делает его сильнее и чище… Да, многое в вашем творчестве – шутка, эпатаж, выверт очень молодых людей. Вы ведь не с неба свалились, и переживали в своей жизни все то же самое, что и все остальные молодые ребята. Об этом и пели, превращая, впрочем, обыденные вещи в настоящее… искусство, шоу, что-то волшебное, слегка шокирующее… Потом вы становились старше и затрагивали вещи тоже очень понятные, приходившие с жизненным опытом. И все же, я не об этом. Все поют о смысле происходящего, о любви, о дружбе и всем остальном. Но не так! Понимаете? Ни одной мрачной песни, ни капли «чернухи», пошлятины, отчаяния или бессмысленного бреда. Но самое важное то, что приходило на уровне ощущений. Порой просто как дуновение ветра, отголосок аромата, моментальное видение из какой-то прошлой жизни. Это трудно объяснить, и это вы тоже должны понимать. Иначе и не смогли бы вы ничего этого сотворить, шлепая шлягеры и соответствуя моде… А Эдди… Он пел не столько горлом, сколько сердцем, душой очень трепетного, очень трогательного, великодушного и ранимого человека. Что тут еще говорить?! Об этом уж вы знаете куда больше моего, не мне вам это объяснять…

Мэри опустила глаза, достала из пачки, лежавшей на столе, сигарету, и Джим помог ей прикурить.

-Кто знает, может быть, именно вам… — медленно произнес Брэндон.

До Мэри не совсем дошел смысл этих слов. Вернее, она вообще не

сразу их услышала, взволнованная собственным откровением. А

вот значения их она не поняла. Не поняла, вскинула на Брэндона

все еще влажные свои глаза, и он, глядя в эти зеленые звезды, ясно вдруг увидел в них…неподкупную искренность, которая потрясла его, заставив увидеть перед собой ранимую душу, беззащитную перед жизненными реалиями, их жестокостью, грязью и серостью. Но еще глубже в этих глазах пряталась некая сила. Неосознанная, просыпавшаяся, судя по увиденным картинам, только с их музыкой, с их

присутствием, с голосом и душой Эдди, которые для этой Мэри всегда

были рядом и никогда не смолкали. Смерти нет… И эта малышка

знала об этом лучше многих и многих, близко знавших Эдди, видевших, что сталось с ними – им самим, Ричмондом и Джимом – после его ухода. И она приближалась к ним тем вернее, чем

дальше писала свои акварели. Если бы только она знала, насколько вернее! И

Боже милостивый, она здесь! Не верит, не знает, как с ними

разговаривать, как вести себя. И все же, она здесь, пройдя этот

свой путь, единственная среди тысяч и тысяч их поклонников… Пройдя? Да нет, еще не

пройдя, но если Судьба ее не обманет, то, возможно, именно им с

Джимом суждено поставить ее на тот путь, о котором она так

мечтает, даже не подозревая, как может оказаться близка к цели…

Идя на эту встречу, Брэндон очень волновался. Он не солгал Мэри,

он, действительно, очень хотел с ней познакомиться. Но не только потому, о чем ей рассказал. О главном он промолчал. Пока. Да, да, эта первая встреча определяла многое в его отношении к тому, что он увидел на рисунках Мэри. И его ладони вспотели от волнения, наверно, одновременно с ладошками самой Мэри, выходившей в тот момент из машины. Но не сейчас. Не сейчас он расскажет ей обо всем. Возможно, ему еще надо немного подумать, обсудить с Джимом, который уже в курсе и тоже, наверное, волнуется… А ведь как она оказалась права, рисуя его романтиком с удивительным светом в глазах, которого он не мог увидеть сам, но… чувствовал, всегда чувствовал в глубине своей души! Неисправимый сказочник, так мечтавший хоть раз в жизни стать Волшебником. Только вот в жизни Чудеса сотворить очень сложно, ибо для этого приходиться ступать на очень шаткий путь, сложенный из попыток вмешаться в чужую Судьбу и изменить ее, а значит – неминуемой опасности натворить непростительных ошибок. Не ошибается лишь Господь, которому остается только молиться…

-Вы простите мне, Мэри, мою манеру говорить загадками! – воскликнул он. – Мне вовсе не хочется смущать вас. Но то, что я сказал – правда, о которой мы еще поговорим. Обязательно поговорим!

И он многозначительно глянул на Джима, который, недоуменно прищурившись, тут же понимающе кивнул.

-Так значит, это не последняя наша встреча? – вырвалось у Мэри, и Брэндон, не удержавшись, рассмеялся, заметив и порадовавшись наивной, почти отчаянной надежде, вспыхнувшей в ее глазах.

-Боже мой, конечно же, нет, Мэри!

А она снова густо покраснела, ужасно стыдясь своей глупости – они же обещали встречу с Толларком, которого сейчас нет в Лондоне. Правда, об этом ей сказал Борис, а не они сами, но не может же она не доверять ему!

Брэндон взял ее ладонь в свою и слегка пожал.

-Сегодня мы познакомились с вами…

Пронзительно зазвонил телефон, Брэндон невольно прервался, а Джордж, чей сотовый и нарушил разговор, извинившись, поднялся и вышел в коридор.

-Так вот, Мэри, — продолжал Брэндон, — сегодня мы только познакомились. Не скрою, от этой встречи зависело многое, хотя, ваши картины говорят о вас громче вас самой. Тем не менее, сейчас вы можете быть абсолютно уверенной в том, что мы теперь от вас не отстанем. Мы непременно познакомим вас с Ричмондом, расскажем обо всем, что вас о нас интересует, покажем все, что вам будет любопытно в этой стране, и вы не уедете отсюда с чувством чего-то, прошедшего навсегда. Вам ясно?

Смахнув украдкой крохотную слезинку, которая все же, блеснула на ее щеке, Мэри улыбнулась и согласно, радостно кивнула.

Джим тем временем вернулся в комнату, извиняясь перед Мэри, улыбнулся и, подойдя к Брэндону, что-то шепнул ему на ухо.

-Понял, — коротко ответил ему Брэндон. – Ну что ж, Мэри, нам с Джимом сейчас необходимо удалиться по делам, и нашу встречу придется прервать. К сожалению! Но вы простите нас, правда?

-Конечно! Я понимаю.

-Очень скоро я сам свяжусь с вами, и мы встретимся… Вы не очень верите мне? Нет?

Она пожала плечами, подняв брови и смущенно улыбаясь. Через эту улыбку ясно сквозило огорчение и неверие, которое, похоже, от нее и не зависело.

-Тогда я скажу вам сейчас, что эта обещанная встреча, наверное, даже больше нужна мне, чем вам. Теперь верите?

-Было бы чудовищной глупостью и бестактностью с моей стороны не верить вам, Брэндон! – она, наконец, взяла себя в руки. – Я все понимаю и очень надеюсь, что… что вы позвоните скоро!

Она поднялась с кресла, и остальные мужчины немедленно вскочили следом за ней. Брэндон, как и Джим, поднес ее ладонь к губам, и они, пожав руку Борису, проводили их с Мэри до автомобиля.

Мэри задержалась, дожидаясь, пока Борис распахнет перед ней дверцу, и стояла на освещенной катившимся в закат солнцем стороне улицы. Стояла спиной к тому ее концу, откуда появилась и медленно приближалась красная «Феррари». Судьба или сам Господь Бог хранили Мэри, рисковавшую своим сердцем, но так и не увидевшую в тот момент эту яркую машину, за рулем которой сидел уже совсем не молодой мужчина со светлыми с проседью волосами, темными очками, закрывавшими его большие, все еще очень голубые глаза, в черном костюме и небрежно расстегнутой на груди белой рубашке. Казалось, он только сейчас устало и даже раздраженно сорвал с себя надоевший галстук. Медленно подъезжая к фан-клубу, он заметил сначала Брэндона и Джима, стоявших у входа, а потом перевел взгляд на темно-синий «Мерседес» с распахнутой дверцей, в которую собиралась сесть стоявшая перед ней девушка. Солнце освещало ее невысокую даже на тоненьких каблучках фигурку, облаченную в идеально сшитые, точно по ней, черные брючки и вишневую блузку в белый горошек из мягко переливавшегося в закате шелка. Девушка подняла руку и провела ею по коротко остриженным волосам, поправила темные очки и, повернувшись к провожавшим ее, прощально махнула им ладошкой.

Мужчина в ярко-красной «Феррари» затормозил так резко, как и сам не мог от себя ожидать. Это получилось само собой, рефлекторно. Мозг водителя с многолетним стажем сработал и дал команду рукам и ногам, ибо в этот момент сам шофер увидел вдруг на какие-то доли секунды совсем другую картину – тот же вишневый в белый горошек шелк, милое личико с мягкими чертами и большущими ласковыми голубыми глазами. Мама… Как странно. Уже очень много лет он не смог бы вспомнить ее лица вот так четко и ясно, не посмотрев перед этим на фотографию. Но вот сейчас он не только увидел ее лицо, он вспомнил вплоть до сладковатого аромата маминых духов тот теплый, даже жарковатый летний вечер, который только начинался, обещая быть тихим, нежным, пахнущим нагретыми за день улицами их городка, цветущими розами под окнами домов и… здоровенным красным леденцом на палочке в форме петуха, купленным ему отцом… Слезы уже совсем нежданными плетями больно полоснули по его глазам, машина резко остановилась и, только дождавшись, пока «Мерседес» покинет Мортимер-стрит, он снова стронул «Феррари» и подъехал к входу в фан-клуб. Он снял очки, вытер глаза и вышел из машины, встретив очень странный взгляд Брэндона.

-Ну, здравствуй, Ричмонд! Ты опоздал совсем немного, — произнес Брэндон, пожав другу руку.

-Я вовсе не уверен в своем намерении успеть на эту вашу встречу, — мрачно ответил тот, пожимая руки Брэндону и Джиму.

Брэндон вздохнул и, поглядев вслед уже исчезнувшему за поворотом «Мерседесу», вошел в дверь фан-клуба вслед за Ричмондом и Джимом.