И Жозеф понял, что сопротивление бесполезно. Все уже решено. Просто нужно было уничтожить его, как ненужного свидетеля возвышения нового порядка. Нужно было прикрыть тех, кто действовал на его благо, пользуясь неблаговидными методами. И они это сделали.

            Жозеф лежал на холодном полу своей темницы и пытался понять, где ошибся. Ему было суждено прожить маленькую и тихую жизнь, но почему-то судьба послала его на тот же эшафот, где и до него и после него губила великих идейных людей, творцов, политиков, дипломатов, заговорщиков и преступников. А иногда всех в одном единственном слабом воплощении человеческого духа.

            Жозеф думал о семье, из которой шел, и которую никак не мог вспомнить с точностью до черт. Он не интересовался ими, как они пережили (и пережили ли?) голод. Вспоминал семью, которую создал и не удержал, гадая, что будет с его дочкой…

            Но больше вспоминал он архив, его тихие уголки, полки, бумаги, въевшийся запах плесени и гнили, что коснулась уже некоторых документов, чернил, которыми вел он реестры. Вспоминал шкафы, которые так хорошо знал и изучил.

            В полубреду протягивал он руку сквозь темноту, и ему казалась, что кончики пальцев касаются холодной и безразличной ко всему, равнодушной бумаги. Бумага видел все и всё на свете стерпела.

            «Будет ли у них свой архив?» — подумал вдруг Жозеф. – «О, сколько можно было бы заработать на бумагах о самых кровавых минутах славной бойни. Только – будет ли спрос на эти бумаги? Кто захочет видеть имена – собственные и близкие в этих документах?»