— И что? Все тридцать «мульонов» в рекруты забреешь? Не многовато тебе?

— Нет, Царь-государь, столько разом нам ни к чему — не управимся! Да и жрут уж больно много. Мы деревянные рамки на косую сажень поставили, и берём пока тех, кто по росту и ширине плеч в рамку не лезет, богатырей значит. Пару-тройку мульонов отберём — по первости достаточно. Тех, кто хил и росточком не вышел, до времени в резерв записываем. Пусть мышцу тренируют, чтобы быть достойным за великое дело сражаться. Баб отряжаем корпию щипать, носки вязать, свечки мастерить да воинов рожать. Все у нас при деле, весь народ жаждет отчизне и Царю послужить, от мала до велика. Глянь в окно, каких гренадёров подобрали!

Выглянул Царь в окно, а там до горизонта одетые с иголочки войска в ногу маршируют, а беременные воинами бабы вдоль дороги стоят и платочками машут. Увидали солдаты царственную особу и грянули хором, так что окна в домах повылетали:

— Эй, соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поёт. Эй, раз! Эй, два! Горе — не беда, Соловеюшка в бой идти зовёт.

— Отборные! — хвалит Царь.

— Да, хороши! Так когда войну объявлять будешь? — вопрошает воевода.

— Ни к чему это. Без объявления войны, так пойдём, прогуляемся по землям, — отвечает Царь с хитрым прищуром.

И пошли. Зашли в первую страну — сходу, нахрапом захватили, как саранча. Тех, кто в боях полёг, другие заменили, дальше пошли. Миллион за миллионом в строй встают, а бабы ещё больше рожают-тужатся, только бы Царю угодить. Здоровяки страну за страной завоёвывают, иногда уж и без боя, потому как завидят люди несметные полчища отборных богатырей, так со страху сдаются — кому с такими драться охота? И в какой город не придут, везде сразу памятник Царю ставят, в бронзе, на коне, как ему нравится. На постаменте пишут: «Славься и царствуй во веки вечные, царь наш надёжа, дорогой, любимый и незаменимый». И приходят толпы к его изваяниям, чтобы что-нибудь натереть до блеска — прикоснуться, так сказать, к царской особе и желание загадать. А если Царь сам изволит куда прибыть, тут же все ниц валятся, его особой ослеплённые. И так он светел, что аж самому свет глаза режет…