За тем, что начинает день — в руке фатальной лжи

               Остыл и впал в немилость искусственный акцент у лжи, чтоб ролью доказать своей нам точность этой боли на вине..

               Вокруг своей тени в комнате блуждал архаический призрак — Зольден. Он умолял больше ничего не делать, и став обыкновенным зеркалом из пластиковой современности и тщетной пустоты осознания долга времени всё время спрашивал своё гнилое отражение о том, как быть достойным миру на этой картине лжи? Только обижаясь и держа ручку магнитофона и склеп из пустых надежд стать искусственным интеллектом в мире добра, всё время ухаживал в ужасной маске гримасы чёрной тени — его мифический призрак, чтобы снова умереть и стать добровольной жертвой кровавой формы терминального ужаса, привлекающего вампиров со всей округи. Из тех же мест у деревушки под милым названием «Фролленстрит», прохаживался многоуважаемый господин с тростью и облаком в руке, чтобы снова доказать свою безучастную ложь в непримиримой схватке между диалогом времени и своей чёрно-фиолетовой шляпой в превознесённой форме материального добра в мире. Он бормотал вокруг своей немилости, как хочет стать единством всего на свете и с этим предупреждением вновь останавливал силу своей сердечной мести, чтобы уговаривать каждый день себя не сойти с ума в правилах, придуманных не им. Над этим чудом из гримасы чёрного, запустелого ужаса и надобности умирать каждый день он хотел бы привлекать к себе всё больше внимания и поэтому уходил далеко в лес, чтобы надежды на облаке в его руках снова становились пластиковой формой другого осознания мира причин быть не хуже, чем этот современный инфантилизм красоты и самоутверждения в достоинствах мира — блуждать сквозь космические ходы этих лет, и утверждая, что стал нужным всему снова проникать в эту схожесть интеллектуальной красоты и дум современного риска. По улице Фролленстрит, где проживало очень много всеядных умов и размноженных современностью десятого века потусторонних картин, как нужно обращаться к искусственной лжи времени — произрастала в сердечном движении красоты новая мода и останавливала гибель в этом сердечном мире всего того, что могло бы спонтанно объяснить ложь поколения и дать ей под задницу. Короткими шагами к другому свету в своей пустоте приближался господин в чёрно-фиолетовой шляпе и его ниспадающая тень из под затылка постоянного желания быть впереди всего своего окружения может смело называться внутри желаемой вечности мира «ещё одним подзатыльником Богу». Он чуткий боец и мысленный апломб к тяжёлой участи и связанному миру бытия, в чьих глазах потусторонний склеп внутри осязаемого чутья всегда холодно утверждал свой последний катарсис и чёрную тень, за которой хочет оказаться каждый мирный слуга в своём тихом аду, и приближаясь к немилости — упасть в строгое болото самоутверждения и стройности бегущих мыслей впереди него.

             Больше всего на свете Зольден любил прохаживаться между комнатами внутри одиноко стоящего дома и сам того не зная — разжигать костры самомнения внутри спящих людей, которые могли бы изобрести вечный двигатель и тем спасти свои кости от умирания и медленного истощения внутри космополитической власти мира. Не сгнил его предыдущий шут и ходит, как красное зарево во утверждение ночи в безоглядной мифологической картине движения этих лет. Он таинственный помощник и самоутверждённый ход на берегу изобретаемого ужаса, что сник в умах спящего народа и только звёздам преподаёт мирные тени и космическую гласность в укрощённых прообразах интеллектуальной свободы в глубине. Как ни странно уже с пол вчера до внешней формы электрического глаза торчит этот сморщенный обломок из нижеприведённых философских слов, он указывал будущему пропадать и ждать свои тени в чёрной маске гласности мира, но снова не спросил, как быть землянам, проходившим под углом этого же качества свободы и мирном свете тёмной ночи. Изобретая оружие и склонность блуждать внутри домов, он гордо ждал каждого костра, разжигающего страсть внутри окаменевших черт подземного довольства личности, и не теряя времени проходил внутри одноглазой точности стать этим днём. Холод в современной маске слов помогал ему самоутверждаться и многим к людям приникать, как диалектический призрак в постоянной маете и ощущении жажды чего — то потустороннего. Очень странно ему наблюдать за этим светом в полуночи прошлого мира, отходящего в постоянной зрелости инстинкта людей. Они обожают стремительный рост и философский экстаз под уровнем своих надежд, опустошающий их основную жизнь и суверенный долг понимания этой Вселенной, как части явленного прогресса мира над головой. Поднимая вечный двигатель с земли Зольден всё чаще стоял на берегу этого искусственного света современности и читал Достоевского, чтобы убеждать свои мысли в категоричной форме быть более отчаянным и святым к предчувствию новой болезни в этом мире уставших людей.

             Не закрывал и обожал складывать на стол помятых черт иллюзий тот же призрак, что и гордое утро счастья в своём уме, Зольден пробегал между этажами и склоняясь к лицу тихой мечты во сне снова утверждал свои истины к поступкам лжи. Они не знают вины и робким холодным движением приспосабливают течение мира к постоянному свету, чтобы изолировать часть других надежд и тем самим умереть в своём образе полноценного человека. Сник ли предыдущий страх в уме человека, Зольден обращал его тень к постоянной картине самовнушения и тихая спесь катилась из под искусственных глаз его неумолимой вечности быть в этом мире. Желая всегда оставаться признанием другого человека, тени из под которых выбегал Зольден впоследствии были сожжены этим же обществом, чтобы снова убеждать нрав современной тоски в людях и идеологизировать новые мечты в потусторонней честности и откровении власти к самому себе. В этих землях он снова и снова обожал видимость пустого сожаления лживой мысли, которая всходила между поколением людей и другим осознанием своей причины быть человеком. Смыслом к ней утверждая богатое личностью право, невольно можно посмотреть над облаком в бегущих днях иллюзорного чуда стать этим призраком. Его угнетённое долгим блужданием слово по обращению к себе и статность внутри каждого чувства о свободе могут помочь в страхе, снова стать этим самовольным пылом жадности и жизненного экстаза, чтобы снова привести мир в движение вечного двигателя.

              Постоянно стоять в ночной былине, и опуская свои скелетные руки на голову мирной тишины думать, как можно ещё разжечь огонь в тщетности лживого мира и обуздать эту склонность настоящего олицетворять свободу в постоянном свете отчаянных взглядов современной тоски. Жизнь не течёт и состояния его предыдущих картин также нетленны и прижаты к этой земле, они носят свою современность в масках обузданного чуда. Где ты жил и стояли эти маленькие дома, что и философский воздух в поколении призраков, они утверждали внутри необычайной гласности, что снова откроют свою тайную могилу и воскресят мирный пафос священной оболочки чувства в себе. Жили ли перед этой тоской внутри цветной линии их обращённые надежды, они поблёкли и стали отображением рамки чёрно-белого мира, что так и хочет утвердить свою могилу на небесах другой дороги в пустоту незатронутой справедливости жить вечно. Космическое поколение надежд также холодно говорило Зольдену, что лучше переселиться в другие места, где города окружённые жёлтой дымкой смогут увести его в полуночный свет его философской мудрости и дать социальный совет, как право разгаданного нынче в современной лжи. Но только эти мысли сошлись на его злокознённой голове, как господин мирно подкрадываясь в своей чёрно-фиолетовой шляпе начал причитать, что хочет обратиться к какому — то призраку и миром в неприглядной пустоте его отражения разжечь пламя внутри своего оберега мудрости над головой. Он так просил и изнывал наяву, что во сне принесённый его фрустрацией формы призрак — Зольден мучительно разворачивал каждый свиток, приготовленной бумаги для его желаний, чтобы в точности понять что хочет этот человек. Обращать внутри желания к самому себе не очень странное миром привидение, но и конкуренция к опрометчивому такту и смыслу проведённой ночи внутри собеседника. Также часто можно ожидать его нерукотворное письмо к самому себе, которое он ищет в психологической борьбе с властью своих опрометчивых надежд на вечную молодость. Этот вечный двигатель стал учить сегодня каждую голову в нативном представлении жить без слёз по природной тоске дальновидных пророчеств о чуде. И уладив свои конечные формы мира впереди говорить ночью, как Зольден, пытаясь понять свою причину откровенной лжи к самому себе.

             Разворачивая один свиток за другим в конечном счёте прокрадывалось новое чувство, что завтра придётся прийти ему опять. На что Зольден задумался и стал притворятся тенью мысли господина, внутри отражаемого зеркала, ему не принадлежащего чувства справедливости и тени отдалённых космических звёзд. Один только электрический глаз ходит внутри его сомнений, и предлагая помощь в полном сожалении мира покойно уводит в другую вечность, ныне не сношенных образов человеческой свободы. Ложь там так очевидна и хочет изобретательски усложнить каждое чувство внутри человека, что становится чёрной тенью, вокруг которой ходит обречённый Зольден в надеждах угадать кто из этих прародителей стал наиболее уважаем и за какой изобретательской гласностью видит геном сегодня эту стихийную форму самоутверждения нового казуса внутри людей. Разворачивая свитки и сжимая постоянный хаос в мысленной преграде думать и ждать о своей свободе на глубине сна, хочется всё же рассказать в предчувствии ещё не задуманную вечность в своей фантастической форме предложенного умозаключения быть человеком. На частном праве которого всходят чёрные розы благоразумия и тихо цветут миллиарды росчерков новой пустоты художественных дней. Они такие же как и ты и призраки во сне им не могут предугадать сложные геномы повседневной тяжести умозаключения в электрическом глазу постоянного ужаса.

             Бормотать господину сквозь чёрно-фиолетовую шляпу формального ужаса быть человеком не так и просто, несложно доказать обратный ход времени, когда на лицо ложь из постоянной свободы становится тонкой нитью и обращает зрелые причины к своей последней темноте в современном обществе. Ходил ли господин по таким дорогам, или его окутал мнительный прогресс стать всемирной точкой бытия на аллегории вечного человека? Он так и не отгадает мир призраков, в чьём контексте живёт Зольден и понимает свои точные основы природы блага. Но подаёт ли руку этому призраку космос в своей сферической разнице быть нетленным на планете Земля, или постоянно танцевать у могил в излюбленных позах шута, что схожестью своей философской рамки о свободе сегодня увенчает это гиблое общество на очередной путь в пропасть неизлечимых болезней и старости быть тлетворным и мнительным человеком своей судьбы? Когда красный шут по тонкой колее блуждающего страха отчуждения и боли несмело видит своё отвращение на тени того же общества и ловкой рукой снимает звонкие пределы мира одного казуса впереди себя самого. Этот красный звонок, предыстория мирной тоски — знакома каждому спящему человеку и ночью нисходит над будоражащими отблесками холодного воздуха, замирающего между глаз. Будто бы ты сам стал этим тлетворным чудом человеческого века и умываешь свои руки над кровавой белизной могущества быть человеком, но желаемый стать воплощением мира на земле не знаешь как это сделать. Оседлать ли очередного шута под странные козни времени, или стать ему половиной века и умывать гордо слёзы с поникшего чувства современной тоски, дабы сам того не признавая ты стал электрическим глазом и блуждаешь ночью своей не успокоенной души говорить правду. Не являясь таковым наяву ищут похожие тени твоего господина и чёрно-фиолетовый свет будоражит мелкие всходы страшной пустоты впереди.

               Тем, что начал в этой немилости лжи отпадать твой последний шут и говорить о своём прошлом наяву, вспоминает Зольден, как муки совести устрашают его руки и не дают ему пройти все круги злосчастной темноты в кружащих тенях под ногами. Чтобы впредь стало умиротворением поле случайности в нелёгкой просьбе человека обратить чужую ложь под сношенные логики своего разума к другому пределу мирного чувства своей личности. Разжигая огонь к власти мудрого права ты ищешь сегодня ему оправдание и тешишь свою последнюю холку в премудром гнёте символизма на этой стороне призрака. Он сходит каждую ночь, чтобы убеждать тебя оставаться в тени своих искусственных миров, придуманных для власти и отвращения к самому себе. А когда выходит в свет новая газета, её заголовки мучительно устрашают негласный приговор и ищут задумку, к чему бы придраться, чтобы укротить страх вечной пользы не стать этим человеческим счастьем на Земле. А только летая в облаках мира и гнилой ниши повседневной тоски нести свою рукотворную пошлость к свободе над имперской формой благочестия и боли внутри каждого дня, построенного на прелести лжи.

Рассказ из сборника прозы «Рассказы — за тем, что нечто»