И он, без единого пика, нараспев прочел молитву. 

  — Меня в церкви отец Симеон покрестил, вот смотри.

     Он показал золотой православный крестик.

  — Я, Ваня, теперь про жизнь много думаю. И много чего понял.

   Материться он почти перестал. Первый пьяный кураж прошел, разговор стал задумчивым. 

   — Я сначала думал, что у вас все неправильно. Я жить по закону… пик, привык. А тут не закон, тут жизнь понимать надо. Жизнь в закон никогда не уместится. Я вот, что понял, Ваня, — жизнь она большая, круглая, как земля, а закон ее режет на границы, квадраты, углы. И об них… пик, режешься, как об нож. Люди здесь другие. Мы втроем теперь бухаем, я, участковый и сосед. Мент, урка и я, пиндос-америкос. Душевно сидим, говорим много. Мент соседу говорит: — Если что я тебя посажу, Фомич. А тот: — Поймаешь – сажай, только я в завязке, пожить хочу… И друг другу подливают и ржут… пик… как кони. Я начал их понимать. Люди… пик… люди… И если, что тот посадит, а этот сядет… и без обид. Вот что важно, без обид, Ваня. 

    Он замолчал, рассеянно посмотрел в окно, на улицу Красную.

  — Ты в православии какое имя принял? – спросил я.

  — Твое.

  — Как так?

  — Иоан, я теперь, Ваня, Иван. Отец Симеон предложил, как раз праздник какой-то Иванов был. Тезки мы теперь. Давай за нас, за Иванов, — он, уже не прячась, разлил по чайным чашкам. Выпили. Самогон был крепким, но уже не запивали. Пошла соколом. Фред, Федя, Иван понюхал хлеб, закурил и как бы вернувшись продолжил.