Тем временем юноша и не думал встревать в спор и слушать обоюдные оскорбления. Он лишь соскользнул с сиденья и незаметно заковылял в сторону двери. Когда он подобрался к женщине вплотную, в нос ударила сладость духов невиданной ужасности. Дышать было невозможно, но, что хуже, эта гадость, казалось, оседала на языке. В попытке не кашлянуть он резво преодолел остаток расстояния и вжался ладонью в дверную ручку. Юноша исчез в проходе и неслышно прикрыл дверь, несколько раз поблагодарив старую спасительницу.

От яркого света глаза вспыхнули острой болью и мгновенно захлопнулись. Поморщился юноша как-то вяло, словно нехотя, и это было его особенностью. Игра лица всегда получалась у него скудной. Даже в приступах искреннего смеха уголки тонких губ расширялись немногим более, чем у известной картины, а удивление сопровождалось едва заметным поднятием бровей.

Какое-то время, закрыв лицо рукой, юноша приучал глаза к яркой обстановке и отдался остальным ощущениям. Звук трения острия ручки о бумагу стих, но затем продолжился. Внутри было теплее, чем в коридоре, отчего щеки побагровели, заложило нос.  Наконец-то удалось окинуть взглядом помещение.

У дальней стены за потертым обветшалым столом сидел мужчина, десятки лет которого уже не удавалось сосчитать по пальцам одной руки. На столе виднелась излишняя скромность: истории болезней, подставка под шариковые ручки и литература медицинского назначения. Два шкафа окружали доктора сзади и сбоку поодаль. Один был забит разного рода документацией — среди стопок бумаг мужчина быстро отыскал нужную, — а другой назначался для хранения лекарств, что могли понадобиться в трудных случаях. Краска на стенах осыпалась повсюду, забившись в плинтусы и щели дощатого пола, но самые крупные изъяны были умело скрыты плакатами с памятками о частых болезнях.