Через какое-то время они прибыли в Неаполь. Прямо в дороге Эдвард разучивал новые арии, но уделял внимание и Карлу, своей любови и страсти. Он был окрылен, полон надежд на возвышенное, на полный самозабвенный восторг. Страсть и обожание Карла питали его, давали сил творить новое.
Они купили билеты в большой концертный зал, в котором должен был выступать Пьеро, с каждым днем приобретающий бешеную славу. Эдвард сгорал от нетерпения, сидя в первом ряду. Где же этот выскочка, новый неаполитанский бог? С голосом, покорившим всю Италию? Где же он, этот звонкоголосый красавец? Посмотрим, что он будет делать, когда на сцену выйдет воскресший Лабертино, как тогда этот наглец запоет!
Ожидание Эдварда не оправдались. вместо самоуверенного выскочки на сцене появился немного робкий худощавый парень, немного ниже его ростом. С очень красивым лицом. Неужели бывают на Земле столь красивые люди! Его точно кто-то нарисовал, а потом оживил!
Локоны белого парика мягко ласкали прекрасное лицо. Когда же Пьеро запел, по его лицу потекли слезы.
Эдвард, затаив дыхание, слушал. Какой неземной голос… Это будет очень сильный соперник… Пьеро брал даже очень высокие ноты. Легко, не напрягаясь.
— Ты слышишь это?!
Эдвард ударил по плечу Карла, но тот ничего не ответил. Не успел Пьеро закончить арию, как Эдвард выбежал на сцену.
— Вы кто? — с изумленным неудовольствием спросил Пьеро, но от этого его лицо стало казаться еще прекраснее.
— Лабертино, к вашему сведению, сеньор, не слышали о таком?
Пьеро насмешливо посмотрел на него, и с иронией в голосе сказал:
— О, конечно же… Я, наверное, последний из тех, кто еще помнит этого шута Лабертино, за которого пел дублер… До нас уже давно дошел слух, как он опозорился на концерте в Англии.
Зрители поддержали Пьеро смешками в адрес Лабертино.
— Какая наглость, сеньор! — вспыхнул Эдвард.
— Это вы чрезмерно наглы, пытаясь сорвать мой концерт, из-за того лишь, чтобы напомнить зрителям о своей бездарности! — высокомерно и иронично сказал Пьеро.
— Вон со сцены! — стали выкрикивать зрители. — Шут Лабертино!
Эдвард закрыл глаза. Он так упорно добивался презрения зрителей… Осталось пожинать плоды… И Карл видит его позор!
Эдвард запел. Свою очень печальную арию. Его голос вырвался из общего гула, зависнув где-то под куполом, окутывая собою зал. Он становился все громче, все протяжнее. Даже Пьеро, которому лучше всех был слышен голос Лабертино, изменил выражение лица, изумившись.
Голоса неудовлетворенных зрителей постепенно начали смолкать, давая дорогу Голосу, который, как настоящий эгоист, заставлял замолкнуть все другие шумы. Воцарилась абсолютная тишина. Никто больше не осмелился сказать «нет» Голосу, выкрикнуть гадости.
Когда Лабертино окончил петь, зал взорвался аплодисментами.
— Как видите, сеньор, — победоносно сказал Лабертино, — никакого дублера нет и не было никогда, поэтому не стоит потакать мерзким слухам. Быть может, дублер прячется за ширмой? Давайте его поищем! Или, быть может, вы боитесь, что я обнаружу там вашего собственного дублера?
— Из-за вашей неудачной карьеры певца вы срываете мне концерт! — возмущенно топнул ногой Пьеро.
— Пусть зрители сами решат, кого они хотят видеть на этой сцене! — сказал Лабертино, играя ва-банк.
Зрители зашумели.
— Пьеро! Пьеро! — закричали самые ярые почитатели юнца.
— Лабертино! — кричали старые поклонники Эдварда.
В толпе начался переполох. Мнения разделились.
— Вы сорвали мой концерт! — взбесился Пьеро и залепил Лабертино пощечину.
— Ах ты, мальчишка! — Лабертино ударил его кулаком в голову. Завязалась драка. Концерт действительно был сорван, а конферансье пытался разнять уже изорвавших одежду певцов и утихомирить разошедшихся в зале.
С Пьеро слетел парик и Лабертино запутался в его длинных рыжеватых волосах.
— Сеньоры, как вам не стыдно! — проговорил конферансье. — Вы посвятили себя такому высокому искусству и так низко пали!
Пьеро и Лабертино уняли пыл, каждый пытался как можно незаметнее покинуть сцену. Зрители продолжали шуметь.
— Карл! Карл! — кричал Эдвард, ища отца, как единственного человека, который мог поддержать его в такую минуту.
Карл молчал. На его лице не было эмоций. Он обнял Эдварда, будто был каменной статуей.
«Я опротивел ему из-за такого, недостойного меня, поведения», — подумал Эдвард. — «Он восхищался мной, а сегодня явно нечем было восхищаться»…
— Если ты осуждаешь меня за сегодняшнее поведение, я не держу тебя возле себя, не заставляю себя любить… Если тебе теперь стыдно находиться возле меня — можешь навсегда уйти, я не держу…
Эти слова вернули Карла к жизни. Он пришел в себя.
— Никогда мне этого не говори, слышишь?! Ты — мой сын и останешься им, что бы ни натворил, что бы ни сделал. Ты останешься им независимо от того, восхищаться я буду тобой или стыдиться твоих поступков… Ты — моя кровь…
Эдвард очень крепко обнял Карла.
— Наконец-то я слышу слова настоящего отца! Думаю, что я это заслужил!