-Ненавижу! – прошипела Элеонора и страшно обвела всю залу взглядом. – Ненавижу!

-Ребенка разбудишь, — напомнил Мальт.

-А ты его утешишь! – рявкнула Элеонора нарочно громко.

            Маленький Львенок, конечно, проснулся от ее крика и зашелся плачем. Мальт тотчас принялся успокаивать сына, бросив жене:

-Тебя никто не держит!

***

            Что с ней стало или что было? ее ли руки дрожали, принадлежали ли ей негнущиеся непослушные пальцы, пока Элеонора отпирала один замок, другой, третий?

            В собственном доме. Под звуки детского плача, в полном отсутствии себя и других. Мальт был на службе, кормилица – эта добродетельная медлительная женщина, ушла на рынок по ее  просьбе.

            «Это мой шанс на свободу» — билось в отуманенном чем-то едким рассудке Элеоноры, а она уже поспешно открывала навесной замочек в шкафчике с ядами.

            Схватила первый попавшийся, безжалостно ломая оставшиеся ногти, вырвала деревянную пробку и залпом выпила половину склянки.

            Ее тотчас вырвало, но это не помогло – смерть уже была в ней и тщетны были попытки организма призвать жизнь.

            Умирала Элеонора долго. она изошла кровавой пеной, выплюнула в кровавом кашле куски какой-то слизи, которые когда-то были какими-то ее внутренностями и еще ползла и ползла по коридору собственного дома в какой-то неясной отчаянной попытке…

            Кормилица вернулась нескоро. Она заболталась с одной лавочницей, с другой, и когда вернулась, успела застать еще последние секунды жизни Элеоноры. Ее агонию. Кормилица попыталась упасть в обморок от картины, но детский плач привел ее в чувство. Схватив ребенка, кормилица опрометью бросилась к Коллегии Дознавателей и только передав дитя Мальту, рухнула в спасительную тьму, напуганная и почти безумная от увиденного.