Я сижу на еще горячем после дневного зноя песке, сгорбившись, одной рукой обнимая колени, другой – сжимая в кулаке – так что ногти впиваются в ладонь – узорчатый край тонкой абайи, которая, не будь она синей как ночное небо, была бы прозрачной. Пустота зияет во мне, бесконечная, ужасающая и не было в этом мире ничего, способного ее заполнить. С темных небес прямо мне в подол ссыпались колючие звезды. Горячие и мокрые, словно слезы. Надо было давно переодеться в серое, но я боялась. Боялась пошевелиться, боялась обернуться. За моей спиной сумрачной приземистой грязной кучей громоздился наш шатер. Он все еще был там, мой муж. Я сама завернула его тело в шелковые ковры, обложила подушками, – спи спокойно – и ушла молить глухие небеса о его душе. Когда утром придут мужчины, чтобы проводить мужа в черную пещеру, звезды высохнут и остынут. Ты богач теперь, – прошепчу я ему, рассыпав над ним ледяные сверкающие осколки, и буду смотреть ему вслед, пока не сомкнутся мои глаза.
