При каждом прикосновении к бурлящей грязи и чистой изнанке

Шатер начинал грозно реветь и аукать, будто теряя самого себя

Мир — личность?

Он начинал свой смех бога

Подчиняющий и склоняющий к неизбежному

Бог — отец наш?

Тогда мы, взявши его длинный скользкий язык

Намотали его на свои кулаки

И почувствовали сок, текущий между пальцев,

Струящийся искупительной змеею к нашим глазам и животам.

Он был сладок, томительно жгуч,

Сделав пряными наши уста и речи

Наделив жидкой водою и бедным здоровьем

Мир раскрыл наши корни и щели

Но отказался от закрытия ушей и глаз

Крошечные канарейки защебетали вдоль наших носов и ключиц

Напевая песню

О потерянном детстве

Никто никогда не был так мудр, как были мы

Мы были несравненны в хранении этой тайны

В полуночный час

В белоснежно-хрупкую ночь

Наши шаги стали видны цветам, что росли по берегу

Мы ступали ногами по сырой земле

Крепясь мышцами, сцепляясь языками

Входили в воду, не слыша больше гудений Мира и шатра

Лишь переливы теплой гавани

Где водилось семя безмолвия и страсть зарождающейся во чревах жизни

Так желала наша воля, и мы отдались в ее течение

Дабы продолжить жить с желанием смерти

Жизнь — это бессмертие?

С водой, возвращающей невинность тем, кто навеки ее потерял

И счастлив этому

Он больше никогда не сможет найти нас

Наши запахи утеряны для его волосков в ноздрях

Трупы не могут слышать никого, кроме мелких дождевых червей

Но мы ходили двумя стопами