Потом эти пять лет объединились со следующим пятилетием, и Палач завел себе седьмой журнал.

                Собирая имена и даты, он не верил, что все эти люди настоящие, были настоящими и были живыми. Не верил, что это была его рука.

***

                Когда пришла старость, Палач обрадовался. Он не боялся смерти и сделался к ней равнодушен. Давно уже не казнил и не наказывал сам – у него были помощники, которые брали на себя эту работу, а ему оставался только надзор и тревожное вглядывание в измученные лица: достаточно ли он выучил своих помощников милосердию?

                А еще Палач смотрел в эти минуты в толпу и находил все то же на лицах: успокоение, злорадство, отвращение, ужас…

                И интерес.  Тошнотворный интерес к страданию.

                В те минуты Палач мысленно звал и свою участь.

***

                Участь пришла тихо, быстро и милосердно, как будто бы благодаря за милосердие Палача при жизни.

                Он как-то судорожно вздохнул и завалился на бок, во время своего скудного ужина. На утро его окоченевшее тело было найдено старшим помощником.

                И уже к вечеру во всех ведомостях было вычеркнуто имя одного палача – почившего и заявлено имя другого.

                Народ разницы не заметил. Судебный представитель и тот, кто выплачивал жалование – тоже. Какая разница, кого презирать и бояться?