–Пусть тогда идёт к Мальту! – в голосе Арахны скользнула обида. Женская обида, не политическая. Она была любовницей Мальта теперь, а ещё до того, полностью покорилась ему, позволив втолкнуть себя в переворот, в заговор. И он не был с ней честен. Он продолжал таить, скрывать, плести что-то за её спиной.

–Но он придёт к тебе, – напомнил Персиваль, желая оживить Арахну хотя бы через тщеславие.

            Пусто.

–Ты хотел сходить за моей едой, – равнодушно промолвила Арахна и направилась к умывальнику.

            Персиваль вздохнул: жалости здесь не место, но, видит Луал, он иногда искренне жалел Арахну.

***

–Откровенно говоря, ваше сиятельство, ваш визит мне удивителен, – голос Арахны был тихим, и вид, хоть и строгий, всё равно оставался небрежным – недозастёгнутый ворот, грубо закатанный серый рукав с чернильными пятнами.

            Но граф Саллес-Ливен не был в состоянии разглядывать её внешний вид или ворот. Он был в ужасе перед нею, поскольку слышал много ужасных слухов, как это всегда и бывает с людьми, которые поднялись очень быстро и которые потеряли слишком многое. Про таких говорят шумно и грязно, и граф, перед тем, как идти к ней на встречу, наслушался дурного: самый «милый» и лёгкий слух говорил, что Арахна сама рубила всех направо и налево в ночь бойни. Это, конечно, не было правдой, но граф нервничал.

–Да… то есть, я сам не ждал. Не думал, что смогу, не думал…– граф кашлянул. Он был немолод для того, чтобы такая бессвязность речи звучала мило. Да и лицо его сероватое, болезненное, измученное недосыпом говорили больше о болезненности и испуге, чем о наглости или решительности дела. – Простите.