Павел рос, его черты менялись, голова привыкла к панаме и кепке, лицо больше не раздражалось от маски и шарфа, от горла свитера, а на переносице появился шрам от очков. Родители и друзья привыкли к его причудам, фобиям, и решили не пытать уговорами. Лишь договорились не скрываться в близком кругу, в проверенных помещениях. Ведь Павел начал лазать по углам в поисках камер и жучков. В компании он ходил в кино и был потрясён сюжетом: злая корпорация нашла героя на другом конце света по отпечаткам пальцев. Павел найденным быть не хотел. Не хотел быть узнаваем по линиям жизни. Узнав о новых тревогах сына, мама упала перед ним на колени: «Только не выжигай руки! Умоляю». Паша не стал, но взял идею на вооружение. А мама купила множество пар перчаток: кожаных, резиновых, шерстяных, разных цветов и фасонов, особенно ей полюбились тонкие кожаные перчатки на кнопе, с открытым тылом кисти и с резьбой в виде орла на ладони. Она уговорила Павла надевать их как можно чаще и на праздники, потому как они напоминали ей о молодого отца Павла, когда тот нагло подкатил к ней на байке. Отец так же вспомнил юность, смотря на руки сына, и проводил всё своё время либо с женой, либо со стареньким байком. Родители решили повернуть время вспять и снова откатить в медовый месяц. По итогу, они откатили в мир иной, счастливые, обогнали ветер.
Павел тихо горевал, друзья поддерживали его. Прошло время, и он принял своё несчастье, смирился с горем за работой над аппаратом, вычисляющим все камеры и жучки на расстоянии пятисот метров. Тут-то его охватил новый страх, уже в универе, в котором он повстречал девушку, способную подделать любую подпись. Все студенты бегали к ней за справками, а Павел с тех пор назывался коротко и глухо – П. П сделал себе печать с одной единственной буквой «П», которая отличалась от всех других «П» на свете сложным узором в линиях самой буквы, и никто не мог спутать его личную букву «П». Некоторым даже казалось, что линии плывут и меняют свой узор на самой бумаге. Печать П носил в маленькой коробочке с кодовым замком. Больше никто не мог украсть его имя.
