Я шел, неся свою  рогатину  и топор  в лес.   Не буду описать контингент,  который был  со  мной,  не очень  хочется,  но  в двух  словах скажу, избалованные беззаконностью   люди.  Я шел  им отводить  лес  и принимать  делянки.  Я знал, что  все будет плохо,  я знал,  что  они пообещают мне все исправить,  я знал,  что  не чего они  не выполнять,  но шел  отводить  и выполнять  свою  работу.

Но   не будем о плохом.  Лес,  встречавший меня сосновым бором, резко,  как высокая октава обрывал  симфонию,  давая секундную  передышку      для массивного   и   прекрасного  продолжение.  Меня встречал  сложный  и старый темный лес,  с дольками яркий  и белых  берез,  лип  и одиноких  никому ненужных с первого взгляда   осин.    Как  ноты   они играли свою  роль,  неся зрительное  наслаждение моим слегка слабым глазам.  Череда елок   постепенна, складывалась  с небольшими,  но яркими дольками пихты,  со своим беловатым и пупырчатым стволом.  Неизменно  блистательная липа игрива приглашала  в свой  строй гигантскую  старую  березу,  которая придает  всему пейзажу радости и несомненно  грусти о былом.  Гиганты незаметно,  словно  смеясь,  переходят  в молодые,  еще  нестройные ноты молодняка.  Порой  сухого, не до игравшего до  своей спелости юноша. А  порой приспевающего юнца  и звучного играющего  в свое компании. Эта сложная симфония продолжает  играть нам все время,  всю  жизнь.  Не замечая наших оплошностей  и ложных  октав. Может  секунда,  может  минута,  нет,  все это  не важно.   Симфония звучит,  играет,  не смотря ни на  что. Лишь  маленькие,  ели заметные  пенки говорят,  что  музыка могла быть  здесь  краше.