Миран не выдержал томившего его изумления: в минуту, предшествующую кончине, этот мальчик думал не о себе, а о земле, которую покидал!

-Я…я немного боюсь, но там ведь мама и папа, — Джонатан облизнул растресканные белые губы. – Я скажу им, что ты был мне…другом. и слугою. Я скажу. Скажу…

-Мой король! – Миран взвыл раненым зверем и схватился крепче за тонкую руку маленького короля.

-Но, — продолжал Джонатан, не позволяя себе сдаться и не давая послабления, — я не отпускаю…понимаешь? совет не…не должен. Я узнал, Миран. Узнал все. у моего отца есть бастард, ты…отыщи его, ладно?

                Джонатан мог приказать, но просил. Он еще не привык приказывать. От этого было гораздо больнее.

-Ты…отыщи. В нем кровь отца. Моя кровь. Пусть трон будет цел. Не плачь, молю тебя!

                Джонатана стал заговариваться, повторял бесконечно про трон и про то, что плакать не нужно, твердил про маму и папу и про то, что Миран был верным слугой. А Миран ничего не мог сделать, лишь стоял без сил, пока уходил маленький король.

***

                Ветра запели еще более надрывно и протяжно, когда Миран очнулся от горя, когда похоронен был маленький король и когда объявлен был поиск бастарда, единокровного брата Джона.

                Совет был в ярости и облегчении. Каждый хотел власти, но понимал борьбу и кровавость. Препятствий не было.

                Была только бесконечная усталость в природе и скорбь Мирана, непроходящая, тлетворная и разъедающая. И мысль – едкая, колючая, одна единственная мысль о том, что отставки Мирану не видать.