Интенсивное омоложение муки над своей честью

                 Сбрасывает парус в ровный счёт времён небо, опустившее им честь, чтобы в общем смысле покорённом стало вновь светлее в этом мире жить нам с честью..

                 По пути ментальной интриги проходили тени твоего пажа, и падая под схожесть метафоры взгляда на будущее и чувство своего превосходства над ним, ты ловко держал сигару, чтобы свет твоего мира не стал сегодня более серым, покорённым в смысле бытия категории счастья и цены. Только остатки Вселенной шевелят маленькие тени, чтобы лучше хоронить прислугу над желаемой важностью быть ей идеальным светом не меркнущего чванства и добродушия под мещанским углом превосходства дум над завтра. Трепеща и завидуя приметам ходит твой ментальный портрет вокруг кафедры «института благородных девиц» и мысленно очерчивает свою сноровку в куда более значимый пафос умереть под ницшеанским углом позора в пустоте превосходства. Оно сделалось сегодня мысленной решёткой и сковывает необъятный хаос, чтобы влачить твою переживаемую сущность внутри конъектуры власти при дворе. Позже, не было пажа и ночь сверкала в алых расцвеченных умозаключениях, как предотвратить это опустелое номером вдовство и мёртвой хваткой оценить свою жизненную даль, куда приводят мысленные тенёта разницы во власти людей. Обещаешь ли кому — то быть сегодня дружелюбным, но холод из под твоих коротких ушей уже вышел навстречу холодному свету в этой ночи и со всей мочи перенимает вышеуказанное благородство, дабы казаться себе человеком с честью во фраке удобной позы из завтрашней любви.

              Инфантильный слуга на ментальной преграде быть ещё лучше перед твоим взглядом опустошения и крика о помощи, тоже хочет быть искушённым ценителем в «институте благородных девиц», дабы это умопомрачительное тепло в социальном возрасте мира помогало ему в преодолении ментальной болячки, на пути к счастливой покорности святого бытия. Позор в пустоте мнений схож и идеальным рассветом и местом встречи, где будет желанный даже альфонс при дворе и мстительные взгляды твоих слуг не стали бы умерщвлять его телесные оковы благородного достоинства, чтобы в жилах текла голубая кровь души. За окном не пахнет сиренью и богатое синее небо не очень аккуратно смотрит вдаль к тебе, чтобы напомнить о мириадах лиц, которые ты смог узаконить в своём маленьком государстве. Под личным номером конъектуры философского порога бытия плетётся ещё один придворный хвастун, чтобы умереть за этими стенами важности и мстительной гордыни из чего слеплена эта форма округлого шара планеты Земля. Пусть она кажется тебе сегодня малочисленным миром поколения друзей и окружающего богатства в приемлемой картине нрава после мучения о своей чести в глубине. Но этот край неестественного ужаса всё больше мучает по ночам и мыслит, как раненый работник во всеуслышание социальных догм мира, к которому подходит бытие в развалинах никчёмной глубины фортуны и мило спрашивает: «Как сегодня у тебя дела?». Всё очень прискорбно и жалкое поле переделанного манёвра сломило твою заинтересованность ждать слугу обозначенным светом в утренний час. В его наглых глазах всё также светит твоя мудрая совесть и голуби слетают под крышу святого постоянства между сегодня и мысленным причалом жить в другой Вселенной, чтобы стареть «как принято».

              Мода в убеждённом смысле поступка говорить — отражает свою беспристрастную нишу, чтобы снова носить эти тяжёлые парики и медленно изнывая от чесотки всё время вынашивать гордые планы о честной войне. Не стыдно показать твою модельную совесть другу под углом дворцовой красоты готического перехода к странному изречению скульптуры над нишей людей, и честность в глазах умиляет их указывать более здравые нормы речевого поколения смысла, как будто ты хотел умереть рядом со своим замком мечты из печального сна. Раздаётся звонок и в каждую секунду вымышленный ветер в голове шевелит метафизическое пламя твоей природы думать о свободе, чтобы мысли о ницшеанской красоте всюду заимствовали свой повседневный праздник души и холодно думали, как бы ещё скабрёзно изучить натальные формы бытия во Вселенной. Холерический смех раздаётся из каждого обещания быть счастливым, сейчас, когда даже мухи страдают в пустоте измеряемой вечности мира, а подлые «лица стыда» не хотят умереть от пристрастия быть выше, чем другое господство в измерении того же страха совести. Может странно было думать в глубине обиды, что ты при дворе можешь вечно страдать о лучшей участи управления миром, где изящные контуры Земли нисходят под пажей и медленно впиваются им в застенчивые спины, чтобы потом прорасти в укрощение нужной морали и стать социальным эпитетом нрава. Под личной пустотой ходит только казённый угодник мудрости и престижного счёта идеала, он уже пригласил твоих друзей, чтобы узнать новые законы в дворцовом праве от имущей сердцевины власти в распоряжении святого ума. В каждом доме приходит он после радостного события и новые встречи становятся бытием умирания совести в праве. Так холодно стоять в мрачном пережитке престижа и голословной праздности, когда под серый асфальт закопаны труды ницшеанской мудрости в потустороннем входе из другой красоты общества.  Не нужно представлять его, как маленький апломб и формировать звёздные карты, влекущие своими тяжёлыми антитезами к вечной проблеме планет в космосе, ведь обсуждая новые взгляды из потустороннего мира всё кажется чёрным на расстоянии взглядов от подобия сердцевины юмора каждого из нас.

              Мудрость в теле души не может пустить свой парус и интригами увести в море постоянной печали космических звёзд, когда на дворе уже стоят мнительные тени твоих слуг и ходит покой во всеуслышание их вечного рассуждения о жизни. Не прошлым хоронят они свои мечты и не таким как ты хотят стать в будущем, но в новом свете мира отдаляются, чтобы умозрительно предотвращать переход из одного дворца в другой. Постоянно суетясь в промежутках вечной жилы и равновесия, они хотят как можно скорее оценить новую шутку твоей гордыни, чтобы ценность эта стала новой модой и ощущением чести при казённом дворе. Начиная со штата малочисленной формы постоянного корпуса ожидания мира, сейчас проходит их третий фурор для уверенного завершения благородной миссии жизни на земле. Так блёкло тянут они свои нити счастья, что даже Господа устали мерить чувство морали в своём личном лице, чтобы надеть новые парики и ощущение благородной вечности, исходящее из их слезливых миру дворов, башен и дворцового гостеприимства. Услышат ли они в кустах о значении попустительства из внешней взвешенной пустоты рассуждений о космосе, но маленькое приземление в дробящем хаосе на землю особой миссии — сложно угадать и в способности дышать, как думать приходится отчитываться внутри последней надежды на гордую жизнь в случайных страхах остаться на этой земле.

               Омолаживая муку в фанфаронстве благородной Фемиды услуга для предания власти смогла стать ещё более ценной и отнести свою свободу к умопомрачительному полю здешних мест. Что также оказалось немного строптиво и сумрачно сморщено — быть, как чёрный камень преткновения перед жаждой омоложения внутри земной гордости бытия и пелены страха жизни. Пускай она носит чёрный фрак и дом в господстве модельного образа превозносит существование света над потусторонним божеством кажущегося бытия, все явления твоей милой суеты жизни стали наивностью при дворцовой гласности и мелькают теперь в газетном табло, увешанном цветной вывеской «за властью космоса и тьмы». Ступени мысли обернулись новому счастью тоже бесконечностью и холод будет будоражить твоих пажей ещё неделю, словно каторга. Спускаясь со ступеней мечты о существовании космического корабля — ты веришь всему, как самонадеянное чувство пребывания в толпе имущего блага жизни. Всё падает, как существует новое рабство внутри преграды совести и этот целый день светит в потустороннее лицо умерщвлённого паразита жизни и совести, чтобы показать тебе, как сладко могут жить люди без прошлого, ставшие уже сегодня пажами над безысходностью гордой темноты космоса во Вселенной. Они своими руками тешат земные кванты современной пошлости и нрава красоты, чтобы жить, доставляя особую честь и превосходство внутри укоренённого довольства планетной формы пребывания в ней. И если ты бы смог выйти из здания дворца, то напротив твоей вывески «за властью космоса и тьмы» уже проводили бы работы по осуществлению иноземной миссии другие новые «Властители подобия и мысли идеала на Земле». Они также хоронят свои подземные царства, чтобы быть всемогущими и множить равное довольство своих пажей перед земной формой бытия и тлетворного мира надежды на гордость. Существует эта надежда, чтобы стать ещё одной мудрой притчей и восславлять тождество гуманизма для тех, кто ещё не опоздал к существованию догм земного кванта и не верит в смерть и подлинность физической красоты людей. Стали они богатеть от своей любимой ценности моды, в прелюдии восходить к чувствам потусторонней косности в глубине и каждом свете мысли на перегибах извилин чувства современности. Впустили в свою около земную поверхность стражей и тяготеют к постоянному свету, мерцающему из под обломков красоты в выделенной перспективе жить вечно. Но зная ницшеанский уровень юмора внутри идеала ты хочешь стать номер один и подло указываешь им на квант внутри строения мысли впереди поколения Земли. Простили ли они чванство и медленные тени дворцовой пустоты, или летят к небу за поисками благородных пустяков, но новые ниши стали верить умом в подлинность нужной им демократии.

                Оставишь ботинки на столе и парик, медленно сползающий под стол твоей вечной пустоте во дворце не занимает больше твою форму идеального ума. Когда — то ты с честью выходил из заблуждения быть нужным на Земле, но вскоре твои дворцовые встречи стали для тебя каторгой и обременительным словом в частном исходе, к которому ты растёшь, чтобы познавать любовь к демократии. После военной прохлады из затенённого нравом уровня новой морали не слышен свист вспаханного поля дураков и через час уже нелепо ползёт, спускающий иноземные тени мира — твой голословный ужас собственной ясности жизни. Он будоражит расстроенный мозг, на очереди стоявший в красоте очередного юмора при дворе и слышит зов из длинного коридора, чтобы запомнить свою роль из следующей картины мирного искусства быть человеком. Двигаясь по ступеням мысли, и отражаясь в огромном стекле мира наружу ты отдаёшь личные приказы, чтобы уважаемая форма твоего благородства стала честной сама в себе и днём мерцала сквозь избыток красоты на моде привлекать к себе человеческие сердца. Им стыдно за космические тени на заднем дворце мира пустого ханжества, коль скоро ты отдаёшь свою личную жизнь в фигурах им непонятных и тянешь этот рассвет наружу из выдуманной истории мира чуда. Что также холодно обсуждают они за постоянством стола и мерной боли быть твоими слугами. Отражёнными в этом мире стеклянного поколения ниши и совета растраченного красотой моды быть лучше, чтобы улететь за пределы космического поколения истины. Ведь только там можно угадывать новые пределы личного превосходства над другими, такими же честью узнанными лицами внутри неземной параллели планетной схожести идеалов и идей жизни.

Рассказ из сборника прозы «Рассказы — за тем, что нечто»