Артём выжимал всё, на что была способна его старенькая Ауди. Мастерски лавируя между брошенных машин и груд покрышек, он напряжённо всматривался в пугающую темноту опустевших улиц.
Он не мог опоздать, только не сегодня!
Тяжёлые капли дождя барабанили по крыше, сливаясь в протяжный гул. Тягучие струи заливали лобовое стекло, сводя на нет усердную работу трудяг-стеклоочистителей.
Уличное освещение не работало, его просто уже не включали. А вот светофоры исправно подмигивали разноцветными глазами, да и светящиеся окна квартир манили своей теплотой и уютом запоздалого путника.
Пустота. На улицах совсем никого.
Наверное, люди уже прильнули к экранам своих телевизоров. В кругу семьей и друзей они сейчас стараются насладиться друг другом, наговориться, налюбоваться…
Ему не повезло, ему не с кем встретить этот вечер, но может оно и к лучшему.
Пролетев несколько перекрёстков на красный свет, он наконец-то выехал на площадь перед центральным концертным залом. Хаотично припаркованные машины от элитных иномарок, до стареньких Жигулей, занимали всё свободное пространство, местами даже на раскисших газонах.
Бросив машину максимально близко к гранитной лестнице, Артём схватил кейс со скрипкой и рванул по ступеням вверх.
Швейцара у дверей не оказалось, впрочем, как и охраны.
В фойе царил хаос. Чьи-то оставленные вещи, брошенные бумажки. Не обошлось и без вандалов – опустошённый торговый автомат, зачем-то поставленный в лучшем концертном зале страны, валялся на боку, жалобно моргая повреждёнными лампами.
Артём в несколько прыжков взлетел на второй этаж, чуть не споткнувшись о старика-осветителя, расположившегося прямо на ступеньках с бутылкой дорогого коньяка.
– А…Артём, – весело промурлыкал заплетающимся языком старик, – мож-жет, пос-сидишь? С-со мной? А то и поговор-рить не с-с кем…
– Степаныч, идите в зал, ко всем! – бросил ему Артём, рывком распахивая дверь в комнату отдыха оркестра.
Музыканты уже вышли на сцену. Только дирижёр – Иннокентий Давидович развалился у окна в кресле, оббитом зелёным бархатом. Этот щуплый пожилой мужчина, обычно энергичный и весёлый, сейчас был растрёпан и хмур. Бабочка болталась на воротнике расстёгнутой сорочки, жидкие седые волосы взъерошены. Он, казалось, не мигая смотрел на длинные струи воды, стекающие по запотевшему стеклу.
– Артём, голубчик, – пробормотал он в кривой попытке улыбнуться. – А я, признаться, думал, ко всем нынешним напастям, и вы меня бросили…
– Простите, мчал, как мог! – затараторил Артём, сбрасывая мокрую одежду. – Минута, и я готов.
– Знаете, у нас ведь меньше половины состава пришло. Семьи, видите ли у них! У меня тоже семья! Но я же здесь!
– Иннокентий Давидович, ваша семья ведь в Израиле. Вы бы не успели.
– Артём взглянул на дирижёра с лёгким укором. – Но даже если бы вы попытались, вас бы никто не осудил. Время сейчас такое.
– Люди доверили нам грандиозную миссию! Играть в этот день! Трансляция по всем каналам, на весь мир! – дирижёр оживился, старательно приводя себя в порядок. Хотя уныние с морщинистого сухого лица не сошло.
Артём по-армейски быстро облачился во фрак, заготовленный заранее. Бережно извлёк из футляра скрипку со смычком и наспех причесался.
– Ну-с, вперёд! – нарочито бодро заявил дирижёр, беря скрипача под руку.
В зале был аншлаг. Зрители сидели, стояли, полулежали и, даже свисали с балконов. Люди расположились везде, где только могли: в проходах, у сцены и в оркестровой яме. Мужчины и женщины, молодые и старые, богатые и бедные – все, кто пожелал, сегодня собрались тут. Эта разномастная публика говорила, всхлипывала, чихала и кашляла, заглушая разыгрывающихся на сцене музыкантов.
Да и смотрели они не на сцену. Взгляды абсолютно всех приковал к прозрачный купол, венчавшему концертный зал. Там, в небе, расцветало нечто невероятное. Дождь практически прекратился, а тяжёлые тёмные тучи окрасились в оранжевый цвет, словно кто-то подсвечивал их сверху.
– У нас на концерте будет лучшая в мире иллюминация! – Артём подмигнул дирижёру и занял своё место.
Руководитель оркестра, жестом призвав музыкантов к тишине, вышел к краю сцены и взял микрофон. Ему предстояло сыграть роль конферансье.
– Дамы и господа, – начал он чересчур, на взгляд Артёма, официально, но тут же сменил тон, – друзья! Я благодарю вас, что в эту знаменательную ночь вы с нами. Я уверен, это не конец, а только лишь начало! Начало чего-то более совершенного!
Зал стих, временно переместив взгляды на щуплого человека на сцене.
Иннокентий Давидович с плохо скрываемой тревогой взглянул вверх, где тучи уже побагровели и тихо продолжил:
– Я думаю, музыка вечна. Она не подвластна ни времени, ни войнам, ни катаклизмам. Сегодняшний концерт транслируется на весь мир, а запись его ведётся на хорошо защищённые носители. Так давайте передадим нашу любовь к великому, тем, кто будет после нас!
Он решительно повернулся к оркестру и взмахнул палочкой.
Тихо зазвучал рояль, заставляя стихнуть последние всхлипы в зале. Музыка лилась подобно ручью, успокаивая встревоженных зрителей.
Прорвав тучи, небо расчертили первые падающие звёзды. Огненные шары устремились к неспящей этой ночью Земле.
К роялю присоединилась виолончель, развивая музыкальное повествование.
Где-то недалеко гулко ухнуло, яркие зарницы осветили небосвод – звёзды достигали земли.
Артём приложил скрипку к плечу и вступил. Он играл как никогда. Было в этой музыке всё: любовь и ненависть, ярость и нежность, отчаяние и надежда.
В клочья разметав тучи, на небе возник исполинский огненный астероид. Он неумолимо приближался к поверхности, с каждой секундой приближая неизбежное.
А музыка всё лилась. Словно насмешка над самой смертью она продолжала звучать в замершем зале, унося с собой в вечность преданных слушателей.
