-И ему не жаль вас? Не трогают ваши переживания за него? – теперь спросил Роджер, по-прежнему глядя в окно на море, ставшее серым, мрачным, протягивавшим длинные щупальца холода сюда, в душное тепло, пропахшее вкусным ужином. Даже из глаз Роджера, знаменитых на весь мир карибской лазурью, она исчезла. Они потемнели, его глаза…

-Трогают, мистер Торвел. Трогают… Не знаю, зачем говорю все это – я редко делюсь с кем-либо подробностями своей личной жизни, делами семьи… Да, видимо, иногда это просто необходимо. Вы, наверное, именно вы, музыканты знаменитой группы, которая смогла покорить весь мир, должны понимать, что значит дело жизни, что значит стремление к своей мечте, наконец…  Да, мечта моего парня слишком странная, ибо сорвать главный куш на этих гонках невозможно. Бывали случаи, когда до конца последней гонки доезжали лишь двое или трое участников. Остальных латали в больницах… или готовили к похоронам…  Вы говорили о звуках во время гонки, Роджер. Знаете, как бывало со мной – я сидел, и, как все в городе, слушал звуки гонки. Отдаленный еще, но стремительно приближавшийся  гул двигателей. Слушал и ждал. Понимаете? Как все в этом проклятом на три дня городе, ждал, когда же раздастся грохот крушения машины, а вслед тарахтение вертолетов «скорой помощи». И я слышал. В итоге, практически на каждой гонке слышал. Слышал, Роджер! И грохот этот, как правило, означал гибель очередного парня. Я вздрагивал, сердце замирало и сжималось в кулак, а уши – они улавливали рев двигателей, как ни в чем ни бывало, продолжавшейся гонки…