ГЛАВА 16 ВЕНИАМИН ИВАНОВИЧ

Мне все-таки пришлось идти в НИИ. Царек, которого звали Вениамином Ивановичем, был недоволен. Такие важные вопросы решались за его спиной. Хотя он тоже был не последним человеком в Системе. Далеко не последним, а вторым, со своим чемоданчиком браслетов и ключей.

Вопросы о кандалах всегда решался коллегиально, приглашались ведущие специалисты НИИ, родители и сам подопечный.

Они долго смотрели бесконечные бумажки и выписки из тяжелых карточек в трех томах и многозначительно молчали.

Наблюдая за происходящим через слуховое окно, я всегда считал, что этот консилиум всего лишь представление. Никто не читал бумаги и не задавал вопросы. В куб скидывались записки «за» или «против» и по их количеству выносилось решение.

На моей памяти всегда положительное.

Возможно и бумажки то не менялись, так и использовались одни и те же.

Обслуживание браслетов стоило денег, и родители с удовольствием вносили абонентскую плату. Так было легче – заплатил и гора с плеч. Родительская миссия выполнена.

Браслеты работали на опережение, по принципу лучше перебздеть. Случаи сбоев, если и были, тщательно скрывались.

Вениамин Иванович не был выдающимся учёным или одаренным практиком. Не подвернись ему мама, он бы так и сидел в кабинете местного отделения по приему нас, бегая после обеда в частную контору.

15 лет они работали, душа в душу, точнее Валентина Петровна раздавала указания, а Вениамин Петрович добивался их выполнения, давно забыв о кодексе профессиональной этики и основания «не навреди».

Он не следил за новинками психиатрии и клинической психологии, поэтому работать по специальности уже не мог. Обладая небольшим ростом и занимаясь сидячей работой стал похож на пузырь из народной сказки, но даже ураган не смог бы его снять с насиженного места. Поговаривали, что и дома у него нет и стен НИИ он не покидал.

Ему и в страшном сне не могло привидеться, чем закончится сегодняшнее инициированное им же собрание.

Вениамин Петрович, нервно прыгал по кабинету и от возмущения захлебывался слюной, тыча то в меня, то в маму: «Эти, а вот эта… Ну совсем ополоумели. Вы хотите массового исхода. Это первая трещина, а затем все крах. Я требую вернуть контролера на место».

Он протянул ко мне свои ручонки, и я инстинктивно подался назад, чуть не упав со стула.

«Ты уволен», — сказала мама, вставая со своего места. Консилиум последовал за ней, не проронив ни слова. Каждый из них уже сидел на месте царька и не хотел гневить хозяйку.

Мне стало его жаль. В принципе, он был не плохой парень. Но чем же он был не плохой, я так и не мог вспомнить. Из памяти лезла лишь свиная мордочка, брызжущая слюной.

Утром следующего дня его нашли в своем кабинете, захлебнувшемся рвотными массами. Мешанина из тяжелых успокоительных и водки сделала свое дело.

«Сгорел на работе, — шептались по углам сотрудники, — сердце не выдержало».

Валентина Петровна с трудом скрывала свою радость, распорядившись о почетных похоронах. Столь мудрый поступок отца-основателя освободил ее от пресс-конференций и судебных разбирательств с хранителем ключей.

ГЛАВА 17 ПОХОРОНЫ

И все же резонность в словах почившего Вениамина Ивановича была. Как мама объяснит остальным отсутствие у меня браслета. Начнутся разговоры и пересуды. Я стоял на краю могилы и старался пониже натянуть рукава пиджака.

Похороны действительно были шикарными. Мама не поскупилась, заказав все самое лучшее. Зачем-то позвали священника, который всех дергал за рукав и спрашивал крещенным ли был покойный. Этого никто не знал, но раз уплачено по прейскуранту, необходимо было отработать.

Мама и здесь нашла способ отомстить психотерапевту, поднявшему голову против ее воли, купила кусок земли в престижном районе кладбища. Она знала, что Вениамин Иванович до ужаса боялся червей и обрекла его на медленное поедание, вопреки желанию быть кремированным. Если я был потенциальным маньяком, то она реализовывала задуманное с методичной точностью под восхищение остальных.

Мама приготовилась сказать речь. Стандартное начало было уныло-официальным шаблоном. Меняй ФИО, окончания и все. Середина же заставила меня удивиться. Вениамин Иванович ушел на взлете карьерного роста. Он неустанно трудился над реабилитацией детей, и мама с гордостью может представить плоды его работы. Она схватила мою руку и подняла ее в верх, показывая отсутствие браслета.

Я стал первым экспериментальным реабилитированным. Все аплодировали. Пресса снимала, а бедный Вениамин Иванович, о котором все тут же забыли, наверное, перевернулся в гробу. Он стал козлом отпущения. В случае провала, все будет списано на его просчеты и скоропалительные решения.

Закопав наспех покойника, все отправились праздновать успех Системы. Мне его стало действительно жалко, он так же, как и я был узником Системы, и остался им после смерти.

Вместо памятных речей поднимали тосты и желали всех благ мне и маме, а подопечные системы верхушки администрации с завистью поглядывали на меня.

Я смотрел на вакханалию нормальных людей, пришедших на похороны, и сомневался, кто же псих на этом празднике жизни.

ГЛАВА 18 НКО

Я стал правой рукой матери. Контракт обязывал быть на виду, чтоб все могли лицезреть успешность миссии. Я и раньше то не любил ходить на подобные мероприятия, а теперь ненавидел их. Особенно сборища представителей некоммерческого сектора на какой-нибудь лаборатории по грантам от нефтяных организаций.

Гуманные женщины и мужчины тянули на себя денежный мешок, доказывая, что именно они достойны его заполучить, а остальные перебьются.

И они перебивались. Искали целевые аудитории, описывали свой продукт, показывали прототипы, забывая, что в основе выбора нефтяных магнатов лежит рассказанный мультипликационный девочкой принцип: кто похвалит меня лучше всех, тому дам большую вкусную конфету.

Моя мама умела, сесть на мешок и взывать к совести тех, кто посмеет протянуть к нему руку. Её ЦА были все мужчины и женины, их дети и родители. Система не обещала, она предотвращала. Валентина Петровна грозным голосом говорила о том, о том, что, каждый растерзанный труп на совести тех, кто вчера пожалел денег на свою же безопасность. А если конфета достанется кому-то другому, то завтра их измазанные шоколадом морды будут на всех передовицах СМИ с подписью: «Это они лишили вас безопасности».

Решение для страждущих было простое – вступайте в Систему, остальные, будь то народы севера с оленями или страждущие излечиться, получали крохи денежного пирога, кои тут же растаскивали по своим норам.

Что может быть отвратительней алчности прикрытой благими намерениями измотанной женщины, спасающей своего ребенка? Она жестоко отпихивает от поилки, мазанных одним горем. Орлицей взлетая над другими, впивается когтями, выклевывая печень. Представители людей с ментальными нарушениями вступали в схватку с представителями людей с ДЦП, маленькие доказывали, что они имеют право на будущее, а большие, что еще не все ресурсы реализованы. У каждого из них была «своя прелесть» и они никогда не согласятся на равные доли, стараясь отхватить кусок пожирнее.

Я боялся сборища гуманистов.

ГЛАВА 19 НАПРЯЖЕНИЕ

Бесконечное сопровождение маман особо не поменяло мою жизненную роль. Я стал мальчиком с эскорта. Это не было обременительно физически, но психическое напряжение росло.

Я стал агрессивным. Я уже был готов вернутся в павильон либо растерзать кого-либо. Оказалось, почивший был все же нужен. Он бы смог защитить меня от публичности.

Приступы ярости сменялись, приступами апатии. Я лежал на диване, уставившись в потолок.

Нина приволокла грушу и сказала вешай. Я не умел вешать груши, я вообще ничего не умел.

Она предложила позвать Артура или Олега. Я согласился на Олега. Олег пришел с отцом.

Я практически забыл его черты. Он как-то осунулся и постарел. Пришел с инструментом, а я не мог смотреть ему в глаза, а он избегал смотреть мне.

В этот момент меня просто не существовало, я был за рамками происходящего, ощущая себя сиротой при живых родителях, которому показывали запись из семейного архива.

Они обсуждали куда вешать и как бить. Я не умел бить. Стараниями маман и покойного меня разучили. Я умел лапать и преодолевать сопротивление. Сама природа позаботилась об этом, а я только следовал инстинктам. Они звали меня попробовать, но я отнекивался и вновь почувствовал волну, которая могла вырваться криком бессилия.

Нина чувствовала волну и увела родственников беседовать ни о чем, забыв про меня.

Наследующий день я сказался больным. Оставшись один, ходил вокруг груши, пытался приноровится. Ударил раз, другой. Примотал скотчем детскую семейную фотографию и колотил по ней пока груша не окрасилась кровавыми потеками.

Я упал на колени и заплакал.

Наследующий день Нина подарила мне перчатки.

ГЛАВА 20 ОТЕЦ

Разбитые руки дали мне еще неделю одиночества. На второй день я много думал об отце. Взаимное предательство не позволяло нам смотреть друг другу в глаза. Мы не отстояли право разделить одну жизнь. Виноваты были оба. Простил ли я его – нет. Но очень хотелось дать себе шанс, и я набрал номер, надеясь, что никто не ответит.

— Паша, сынок, как груша, висит?

— Висит.

— Так может я зайду

— Заходи.

Через 10 минут он был у меня, словно все это время ходил под окнами и ждал моего звонка.

Мы пили принесенную им водку, и он вспоминал, придуманное им мое детство, а я слушал, но абсолютно не мог вспомнить описываемых событий.

Он показывал мне мою сестру лет 10 и свою жену и говорил, говорил, говорил словно боялся услышать мою версию, которая разрушит придуманный им мир.

Пришла Нина и отец начал пересказывать все истории ей. Называл дочкой и смеялся своим шуткам. Я не пьянел. Я смотрел на него пытаясь увидеть себя и не видел.

Уже садясь в такси он пустил слезу и все повторял: «Прости меня, сынок!». Я молчал искал в пустоте прощение и не мог его найти.

Я был зол, на него и на водку, которая так и не замутила скопившуюся обиду, а лишь растворила слой пыли из надежд, копившейся годами.

Похмелье тоже не принесло прощение.

«Не торопись, все придет», — говорила Нина, понимающая любые мои состояния. Я хотел ей верить в то, что большие семейные сочельники возможны, когда за столом соберутся все: и мама, и папа, со своими дополнениями, и Олег и мы с Ниной и у нас будут дети. Возможно ли это.

ГЛАВА 21 ОЛЕГ

Нина пошатнула не только Систему, она вывернула все шкафы, и подняла со дна вздувшиеся трупы моей семьи. Увидеть среди этого хаоса красный воздушный шарик в руках мальчонки как две капли воды похожего на Олега, я ожидал меньше всего.

Недельный отдых я использовал по полной. Бесконтрольно гуляя по городу и радуясь весеннему солнышку. Сон о побеге казался вещим, и я уже подумывал о его воплощении, наблюдая в парке за играющими детьми.

Они шли по алее держась за руку, и я обомлел, даже ущипнул себя, боясь галлюцинаций, с которыми лично знаком не был, но очень боялся.

Они шли на меня, смеялись перепрыгивая лужи, пока очередная волна намеренного промаха не накрыла мои брюки.

«Извините», сказал Олег и остановился инстинктивно пряча мальчишку за спину.

— Сын?

— Сын, но никому.

В глазах брата было столько боли, что я поразился. Бегая по павильону за визжащими бабами, я пропустил 12 лет жизни.

Мы сидели в парке, а Олег сбивчиво, словно на исповеди рассказал мне, что уже 10 лет женат. Мать не знает, отец знает. Теперь знаю я, но мать знать не должна. Его жена считает, что мачеха – родная мать. Сын никогда не знал другой бабушки.

«Она не должна знать. Она разрушает все, к чему прикоснётся. Бери Нину и беги», — сказал он напоследок, уводя промокшего и канючившего племянника.

ГЛАВА 22 В ПОИСКАХ ТОЧКИ СБРОСА

Когда я бегал по пластиковой траве павильона, я не был счастлив, но был спокоен. Теперь же я был счастлив, но нарастающему беспокойству не помогала груша и перчатки.

Возвращаться тоже не имело смысла, и я стал вспоминать как решали проблемы другие собратья по Системе.

Одни пускали кровь. Нет, не резали вены в тёплой ванной. Они занимались кровопусканием – выливали лишнее.

Из кого-то сделали доноров, но не из Васи.

Вася считал, что дурной кровью делится нельзя, резать вены ему уже не позволяли и он адаптировался. Ходил по улицам и нарывался: в магазинах, парках и барах. Вася был синим, а дурная кровь прибывала быстрее чем заживало тело. Васе повезло, у него выявили медицинскую причину, и он имел все шансы слиться из Системы, но болезнь ушла, а привычка осталась.

Аутоагрессия не мой конек. Даже если она бескровная и замешена на психотропах. Я не мог пить неделями или пускать по вене, а потом возрождаться из пепла собственных сомнений – не мое.

Нина предложила найти любимое дело, но я не любил дела.

Надо было решаться ходить эскортом или … Чем больше я думал, тем больше гулял. Опять проходил мимо сквера и видел манящие призрачным светом золоченные купала. Я часами сидел на скамье церковного дворика и смотрел на снующих людей.

На третий день посиделок, меня позвал человек в рясе и попросил помочь перенести тяжелые вещи из подвала, где делался ремонт, на склад. Я так увлекся процессом, что не заметил, как наступил вечер.

Человек в рясе отпустили домой и сказал, что ждет завтра в 8 утра. Я должен взять грязное, так как надо будет белить и красить, и я согласился, даже не зная почему.

Нина была рада такому неожиданному повороту и преподнесла все матери с лучшей стороны. Мол помощь церкви благое дело, которое способно поднять престиж Системы.

Мама была падка на престиж и сменила гнев на милость.

Мне нравилось приходить сюда и молча выполнять указания. Никто не оценивал меня и не задавал пустых вопросов интересуясь пошлым, настоящим и будущим. Я был здесь и сейчас в монотонности будней. Растекался по ним в вечности и возвращался обратно домой, где тоже был мир. Мой побег практически реализовался. Я искал точку сброса, а нашел место без напряжения. Я почувствовал свой путь.

ГЛАВА 23 ПТИЧКА В МЫШЕЛОВКЕ

Нина тоже решила заняться поиском точкой сброса, но почему-то решила, потенциальным необходимо разнообразие в сексе, возможно скрывая за этим собственные желания.

Ее фантазия меня поражала, и я забавлялся ее энтузиазму. Она с умным видом смотрела порносайты, делала заметки и переключалась на психолого-медицинскую литературу.

Полет ее мысли уходил далеко за возможности квартиры. Однажды она принесла наручники, но поняв, что их некуда прикрепить расстроилась, но идею не забросила.

Этим же вечером, я смог познать, как далеко может зайти целеустремлённая женщина. Она решила проблему, пропустив наручники через складной механизм дивана. Так я оказался в западне.

Ситуация пугала и возбуждала одновременно. Я не знал куда может завести женщину ее здоровая фантазия против больной моей.

Она начала издалека. Спросив помню ли, я случай на кухне ее квартиры и мое неподобающее поведение. Я помнил и тело отозвалось на воспоминания.

Нина надула губки и заметила, что до сих пор не может мне простить, подход к процессу. Свой монолог она сопровождала определенными действиями: подняла с пола большую банку лубриканта и зачерпнув пригоршню, начала размазывать её по члену. Я пытался подняться, но не мог, а она смотрела мне в глаза и продолжала.

Почувствовав приближение моего оргазма остановилась и зачерпнув вторую пригоршню, стала втирать искусственную смазку себе в промежность и заводя руку между ягодиц, и сама уже была сильно возбуждена.

Дикость, помноженная на желание, требовала освобождения. Нина предупредила, что будет пробовать аккуратно, и я не смогу ей помешать. Перевернувшись ко мне спиной она, раздвигая ягодицы, прикасалась ко мне нежной, влажной кожей. В этот момент слабое звено наручников разошлось и мои руки оказались на ее талии.

Птичка запуталась в собственных силках. Нельзя стащить кусочек сыра, не напоровшись. Мышеловка захлопнулась. Я ликовал, одержав великолепно с режиссированную, победу.