-Прекрати, Ран… 

 Первая просьба Риндо за прекрасный месяц пыток над его другом, но Ран не остановится.Уже не остановится.Кромсая и ломая изувеченное тело Хару, пачкая его «невинную» душу легкими мазками своего Небытия, своей Кармы-черной, как смоль, прогнившей, тонущей в Безумии.

 -Поздно, анники… 

 Такое родное и такое чужое слово, которым братья в детстве друг друга называли.Забытое и утопающее под осколками несбывшихся надежд.Только они знали его, это было их слово.С болью Ран усмехается, смотря в такие дорогие ему, аквамариновые глаза, в которых бушует боль, какая то, даже, отрешенность. 

  «как будто вновь пытаешься быть холодным»

«будто снова хочешь меня оттолкнуть»

Что то цыганской иглой колит в груди и на миг сковывает дыхание до того, что перед глазами все начинает плыть, как в тумане, Ран не двигается с места, так и замерев рядом с стоящим, на коленях, братом.У него изорвана одежда, на шее покоятся иссине-фиолетовые гематомы, которые Рин получил, попав под горячую руку брата, когда тот был не в настроении. 

 -Скажи, ты хочешь моей любви.Что бы я показал ее тебе? 

 Алым за окном расползается закат, утопает в нежно-приторном киселе неба пылающее солнце, скрываясь, постепенно, за горизонтом, когда происходит их первая «любовь».Можно ли назвать любовью задушенное в агонии ненависти и жалости к себе, дыхание? Можно ли назвать любовью, по свойски расставленные на теле метки собственника, уродливыми мазками, расцветающие на бледно-фарфоровой коже Рина? Можно ли любить, когда в тебя вламываются, как вор в дом, сметая все на своем пути и забирая ценное, вырывая его из грудины с остатками алых нитей привязанности.