И тут в комнату ураганом влетел боец, подхватил девушку и закружил в объятиях. Я как раз стоял спиной к ним, что-то обсуждая с бывшими сослуживцами, и вдруг резко повернулся — на минуту мне показалось, что это был Коля, такой же невысокий и быстрый. С этого момента я уже не мог оторвать от них напряженного взгляда. Как, наверное, девушка была счастлива в ту минуту! Она прижималась к голове солдата, целовала ее и плакала. Парнишка шептал, точно молитвы, слова о любви и не обращал внимания на любопытные взгляды сослуживцев.

Мне вспомнилось, как Николай переписывался с Тамарой Токарь, как радовался, получая от нее письма. Эх, Коля, Коля! Я был бы распоследним негодяем, если бы не желал тебе от всей души такого же настоящего человеческого счастья!

Ребята из части наперебой приглашали меня посмотреть казармы и узел связи, где мне посчастливилось служить, но я отказался. Отказался, потому что сразу вспомнил растерянность на лице Коли Гарина, когда он стоял посреди телеграфной станции, провожая меня домой. На джинсовой куртке у меня не застегивалась молния, я нервничал, суетился, поэтому попросил друга мне помочь. Он застегнул. Мы попрощались, пожали друг другу руки, и я ушел. Тяжелое ноябрьское утро никак не могло пробиться сквозь темноту…

Через год я снова увидел лицо Николая, но уже на фотографии могильного памятника. И мне до сих пор не понять, по чьей жестокой, чудовищной воле я должен вместо живого Коляна, радующегося от всей души моему приезду, обнимать неживую, холодную плиту. Но даже здесь, на могиле своего лучшего друга, я сердцем почувствовал, как сильно Коля ждал моего приезда, и как ему грустно оттого, что мне скоро уезжать домой. Еще раз окидываю унылым взглядом кладбище, всматриваюсь в фотографию и вспоминаю слова писателя Константина Паустовского: “Любите память обо мне, иначе мысль о смерти становится невыносимой”. Коля как бы повторил мне слова классика, и я им поверил. Наверное, так и нужно. Если мы помним человека, то он всегда с нами.