Кругом — зловещее уныние, солнце вдруг померкло. Ветер с редким остервенением трепал мою не заправленную в брюки рубашку. Холодный воздушный поток больно обжигал кожу. А я стоял посреди заснеженного двора, ничего не чувствуя и не понимая.

Мне прислали Колину фотографию через три с половиной месяца после его трагической гибели. Коля, одетый в мою парадную форму, стоит посреди улицы с пакетом в руке. Сентябрь 2002 года, воскресенье. Нескрываемая грусть на лице друга. Скоро закончится увольнение, нужно будет прощаться с родными и возвращаться в казарму. Вчера, в субботу, он получил увольнение после обеда и ушел из части в своей повседневной одежде. Я не успел выдать ему форму, потому что командир роты срочно вызвал меня в канцелярию…

Энергии, упорству, трудолюбию Николая можно было только позавидовать. Он с энтузиазмом брался за любую работу, и все у него получалось. Даже в свободное время, когда все писали письма родным, читали газеты в комнате отдыха и смотрели телевизор, Коля приходил ко мне на узел связи. Здесь он изучал устройство телеграфного аппарата и азы станционно-эксплуатационной службы. Коля искренне радовался, когда его ставили в смену и разрешали самостоятельно работать за телеграфом.

Я никогда не видел, чтобы Николай ссорился с сослуживцами. Я никогда не слышал, что он кому-то не помог.

“У меня тут появился друг, которому осталось служить всего два или три месяца. Может, я после него и сержантские погоны получу. Сейчас вот прошусь к нему в помощники в штаб”. Это письмо родные Николая получили в августе 2002 года, и в нем Коля впервые заговорил обо мне. Ксерокопии этого письма и еще нескольких писем я бережно храню дома, как и Колины часы, которые он подарил мне.