АЛИЗАРИНОВЫЙ ЗАКАТ
1. Хабеас Корпус

Вдоль работных домов с красно-коричневыми крышами беременная из рабочего класса катила по рельсам тяжёлую телегу. Мальчик-глашатай с суконной сумкой на плече выкрикивал заголовки, и очевидцы обступали его за свежим номером. 

«Рыня» и «Шаага» были в самом ходу товарно-денежных отношений с номиналом «за связь с недрами земли». Рашааги применялись в приборостроении, производстве технической посуды, изготовлении медицинских инструментов и часовых механизмов; из них производился выпуск монет, ценность которых обеспечивалась добавлением в сплав опасного количества свинца. Нередко можно было увидеть богатого человека, у которого будто вырезаны консервным ножом рабочие члены, теперь тонкие листы размером с человеческую ладонь прикрывали его живую ткань.

Когда заходит речь об оплате свежего номера «Daily News», достаточно применить сплав олова с медью, сурьмой и висмутом, чтобы получить прекрасное платёжное средство. По виду металл напоминал китайскую медь серо-голубого цвета, а по сути – являлся собственностью королевской семьи.

«Низость и благородство, преступность и добропорядочность, родильная горячка, за которой скрывается неконтролируемый страх…» … речные миазмы вновь отрезвили Кринджа, он прервал свою медитацию и подозвал к себе мальца.

— Три шааги, сэр.

Криндж купил газету и хотел открыть её с самого конца, как вдруг наткнулся на большую статью про вольнодумцев: «Тот, кто считает, что левитация не имеет ничего общего с паром, не имеет дальнейшего понятия о воздушных странствиях».

На Чаринг-Кросс он свернул на площадь, миновав Корпус полноценного гнёта. Хотя у Кринджа истекало разрешение на одиночество, он предпочёл остаться малоприметным, по сему затерялся в метрополитене и продолжил листать газету с объявлениями о замене сердечной мышцы, о ночных приступах счастья, о личных турбоклоунах и неугомонных секретных целителях. Перед глазами замелькали заголовки-убийцы: «сельский плотник сам себя усыновил»; «православный мультимиллиардер отжался от пола 140 раз в минуту»; «певец народной скорби оказался всесезонным чмо»; «француз оступился с Эйфелевой башни, но остался жив, запутавшись в пододеяльнике…»

Отвод от супружеского лона не считался грехом. Находя себя в омуте неудач от совместной жизни, свободные граждане прибегали к одиночеству как к мере по защите своего статуса, а заодно и для переосмысления. Недовольства, недомолвки, уязвленность, смятение, гора неразрешенного абсурда – любовь перетекает рано или поздно в презрение – или в презрительную норму сосуществования, когда на смену твёрдости приходит предвзятость, а за ней наступает разочарование. 

Когда-то Криндж не нуждался в назидании и защите от неясных перспектив; беззаботный период, в котором он находил себя достаточно счастливым человеком, превратил его в мечтателя, в наивного узника с чистой совестью и крепкой памятью, подарив ему ощущение убеждённости и осознание, что ветер перемен придумали праздные холостяки.

Доехав до вокзала Ватерлоо, Криндж решил «застрять» в терминале вольнодумцев. Покупать билет до внешнего боро он не стал, предпочтя остаться в городской суете. Под лёгким стеклянным навесом он грузно опустился на кованую скамеечку; вернуть же себе прежнее богатое равновесие ему не удавалось: сразу после того, как он присел, сверху на него набежал телектроскоп с академиком под треснувшим стеклом: «В сущности, лондонские туманы – это фабричный и бытовой угольный смог, смешивающийся с испарениями Темзы, но именно это обстоятельство помогло нам открыть новое действие пара в медных и латунных пластинах; всё дело в том, что смена полюсов вращения кельтского камня приводит к тому, что…»

Мимо скамеечки, на которой сидел Криндж, на ламповых скутерах, громыхая, оставляя позади чёрный дым, промчались женщины в никабах; за ними проследовали – одетые в корсет и пышные турнюры домохозяйки; у билетных касс живо припрыгивали птички, в спине которых торчал заводной ключ: небольшими стайками они купались в лужице разлитого машинного масла, но, – когда время их завода выходило, – они, едва управившись, медленно – одна за одной замирали, рискуя оказаться раздавленными набегающими механизмами. Лёгким импульсом Криндж перелистнул канал телектроскопа: всё на том же треснутом экране с привлекательным бледным видом туберкулёзницы и расширенными от белладонны зрачками делала презентацию своей воображаемой книги Императрица-Пуля. В платье-трансформер с белым воротником и лиловыми манжетами – она выразительно хлопала своими длинными кринолиновыми ресницами и отвечала на вопросы механических журналистов.

— Они натирают лицо всякой дрянью, чтобы казаться не только привлекательными, но и умными, – присевший рядом на скамеечку небольшого роста горожанин в фетровом котелке тут же облокотился на трость-меч. — Хотите снять угол?

— С чего вы взяли? – спросил Криндж. «И когда он успел извиниться и присесть?»

— У вас газета раскрыта на «доске объявлений».

Криндж посмотрел на газету и закрыл её.

— Перед вами моя первая книга, надеюсь вы в восторге, ведь я хочу писать истории абсолютно для всех любителей книжных историй!

— Знаете её? – незнакомец указал тростью на насевшее на Кринджа мерцание телектроскопа.

— Кажется, она презентует свою первую книгу, которую собирается начать писать.

Оба продолжили лицезреть поздно диагностированный талант:

— Когда появляется право диктовать условия труда окружающим, появляется необходимость заниматься писательством. Я задумала сверкнуть остроумием, и этот роман выйдет по моему замыслу невероятно хорошим.

— Эй, вот именно, собирается только написать, – незнакомец достал платок, высморкался и убрал его в карман своих синих брюк, затем прибавил звук на телектроскопе:

— О чём будет ваша книга?

— О женщинах и девушках, которым запрещается быть счастливой.

— Поясните.

— В наше время женщина чувствует себя затравленным существом, которое физически и морально уступает мужчине. Не то, чтобы путешествовать, иногда даже выходить из дома не разрешается. Если женщина находится в поезде без сопровождения – это сильно её компрометирует. При этом считается вполне допустимым, если она путешествует, сидя на соломе в вагоне-стойле вместе со своим конём.

Презентация несуществующего романа Императрицы-Пули разгорячённого владельца экзотической трости приводила в уныние; он едва сдерживался от употребления наикратчайшей информативной лексики: 

— Да-а, нелёгок путь пробери меня конь от операциониста в пейджинговой компании до должности королевского инспектора… А знаете ли вы, что ещё со времён античности причиной поведенческих расстройств у женщин считалось блуждание неотъемлемо важного органа? С развитием анатомии, однако, стало очевидно, что орган никуда не перемещается, а всё дело – в недопонимании творца.

С одной стороны, слышать такое про свою супругу Кринджу приходилось не впервой, с другой – мнение незнакомца было непредвзятым, поэтому Кринджу было скорее не наплевать на сиюминутный народный гнев и он развернулся к незнакомцу – телектроскоп, потеряв к нему интерес, отскочил обратно вверх.

— Императрица-Пуля съехала с катушек, и я решил воспользоваться правом отвода от супружеского лона…

— Ну и фрукт, вы не находите? – вдруг произнёс джентльмен с тростью, который или не услышал, или сделал вид, что плохо слышит Кринджа. — Эта малодушная особа вызывает у меня полное негодование. – Незнакомец вредничал и сморкался. — Бьюсь об заклад, дамочка вышла из строя, а сила её воображения не знает границ.., э-мм, простите, вы что-то сказали?

— Кто по вашему мнению имеет право диктовать условия труда окружающим, если это не королевский советник по трудовому распорядку?

— Нее-т, вы сказали, что собираетесь взять отвод.

Кринджу стало стыдно за свою неискренность:

— Вы правы, простите меня, Ксия – моя жена.