Запах тлеющей плоти с калифорнийского пляжа сменяется сигаретным, едкий газ горящей пластмассы и кожаной обивки салона – табачным дымом. Едва заметное в комнате мерцание на кончике обуглившейся бумаги оседает пеплом на подоконнике, мириадами серых звёзд рассыпаясь на белом. Москитная сетка сдвинута, холодный воздух ночи заполняет прозрачный тюль.

Нил не понимает, почему Эндрю в три часа ночи сидит у его окна и скучающе изучает улицу. Нил не понимает, почему Эндрю находит его на грани нервного срыва и ничего не спрашивает. Нил не понимает, почему Эндрю в свете луны выглядит таким красивым.

Он не говорит ни слова. Даже не смотрит в сторону Джостена. Просто сидит на подоконнике, пока тот не засыпает снова и тихо уходит к себе. Вернувшись утром Мэтт будет ворчать, что оставленные на полу следы, явно не принадлежащие жильцам этой комнаты, испортили чистый ковёр. Но ничего не скажет и не спросит. Он слишком часто подрывался среди ночи от жалобных стонов и просьб остановиться. Слишком.

Нил проснется как ни в чем не бывало и даже не вспомнит о кошмарах, ставших привычными. Это как наступать на хромающую ногу – знаешь, что тебя немного подкосит, но уже неважно. Оно есть и никуда деваться не планирует.

Эндрю проследит за каштановой головой вплоть до душевой кабинки, а потом закурит, игнорируя слова Кевина и недовольный взгляд Ваймака. Он прикинет в голове и поставит двадцатку на то, что сегодня в половине третьего второй ярус кровати в соседней комнате затрещит от ерзающего на матрасе тела. Что поделать – Миньярд тоже Лис, и всё лисье ему не чуждо. Превратить съезжающую крышу Джостена в предмет спора – вот уж точно жалкое зрелище.