Викман, которого сейчас настойчиво тащили в переулок, мало что соображал. Надираться сегодня он стал еще в обед, как только закончил разделывать тушу в мясной лавке, и к вечеру едва стоял на ногах. Поэтому когда его окликнул мужчина в черном, Викман даже не был в состоянии понять чего от него хотят. Вроде кому-то плохо. Нужно же помочь. Таковы правила. Почему ему не начхать?
Действительно, алкоголь пробуждает в нас самое худшее и убивает человечность. Мистер Викман мог себя считать достопочтенным гражданином, мог верить, что любит свою семью и даже помогать нуждающимся. Но это только до тез самых пор, пока он не прикладывался к виски или любому другому алкоголю. Тогда весь флер благочестия слетал. И Викман с некоторым равнодушием отмечал, что ему противна жена и дети, что работа и общественное мнение — ничего не значат, что он хочет только больше выпивки и совершенно других женщин.
Так почему он пошел за этим человеком в черном? Что заставило его повиноваться железной хватке? Викман не знал. Только понимал, что от того исходила наполовину мистическая сила, будто это сам Шахат спустился на землю, чтобы собрать урожай.
— Вы мясник?
Вопрос прозвучал странно, но не для Джека, который уже минуты три вел диалог в своей голове.
— Что, простите?
— У вас фартук окровавлен. Так что я предположил, что вы мясник. Или хирург. Или убийца. Что, в прочем, практически одно и то же.
Он тихо рассмеялся, вгоняя мистера Викмана в еще больший ступор.
— Так вы мясник?
Нужно было что-то отвечать. И сначала Викман намеревался съязвить, что он клерк, а бродить по Лондону в окровавленной одежде его хобби, но холодный, колючий взгляд человека в черном остановил его.
— Д-да, я мясник. Работаю в лавке на Чалман-стрит.
Бедный, бедный Иеремия, он чувствовал себя как на допросе в Скотланд-ярде. Правда, инспектор Абберлайн, при всей его суровости и профессионализме не смог бы сравниться с этим человеком. Взгляд, которым он смотрел на Викмана, словно проникал в его душу и выискивал там самые темные и грязные закутки. Он заставлял рассказывать обо всем без утайки. Заставлял повиноваться.
Мужчины все дальше удалялись в темные переулки, в которых любили уединяться проститутки. И не было ни единого признака, что кому-то плохо: никто не кряхтел, не стонал, не звал на помощь. В голове Иеремии вертелась мысль, что что-то здесь не чисто. Что-то не так. Но за их короткий диалог он не рискнул задать вопрос.
Света становилось все меньше, словно его спутник искал место поукромней. Тревожность начала понемногу захватывать Викмана, вытесняя алкогольный дурман. Страх волнами расходился по телу. В горле пересохло. Хотелось пить и кричать.
— В-вы говорили, что кому-то плохо, но мы прошли уже около квартала и никого не встретили.
Такого Джек уж точно не ожидал. Обычно жертвы шли за ним послушно, словно ягнята на закланье. Это было даже интересно.
— Вы когда-нибудь слышали как умирает человек? — в голосе Джека слышалась мечтательная нежность. — Слышали как душа покидает его тело? Я слышал, но все никак не могу понять этот феномен. Я каждый раз надеюсь, что смогу разгадать эту загадку, но никак не могу найти нужную мелодию!
С каждым словом мечтательность испарялась и к концу короткой речи, Джек почти сорвался на крик злости. Его злили неудачи, его злило, что он не может найти музыку. Злило, что не слышит ту, самую важную, деталь.
— Вы ненормальный!
Гримаса ярости исказила черты лица Джека.
— А что вы считаете более нормальным? Желание убить жену и трахнуть собственную дочь? Поток лицемерия ежедневно? Что из этого более нормально?
Он все ближе и ближе подходил к Викману пока не навис над его полным телом.
— Welches davon ist normaler, Jude?
Взгляд выжигал Иеремию дотла. Он не мог ответить на эти вопросы. Все одновременно казалось ему ненормальным и, вместе с тем, совершенно естественным. Но то, о чем говорил незнакомец, о музыке смерти, явно было ненормальным. И от таких ненормальных нужно держаться подальше.
— Я… Ничего из этого ненормально, мистер. Если… — Викман запнулся, стараясь отвести взгляд от наливавшихся кровью глаз, — если никому помощь не нужна, я пойду.
И в этот момент они оба уже точно знали, что никуда Викман не пойдет. Джек качнулся в его сторону и жестко схватился за лицо Иеремии. В нос тут же ударили тяжелый сладковатый запах. Он душил и вызывал рвотные позывы. Викман прекрасно его помнил. Так пахнет протухшее мясо. Это неизбежный запах разложения.
— Так с чего ты взял, что я ненормален?
— Я. Вы…
Но Джеку уже не интересно было слушать жертву.
— Даже если это и так. Сколько людей в Лондоне способны уловить этот звук? Я бы поспорил, что, помимо меня, существует только один обладающий таким же слухом, — он взглянул на Иеремию. — Но я бы не назвал нас безумцами. Мы ученые, мы мыслители, мы будущее. А вы лишь сборище глупцов, лишенных воображения, — Джек видел, как по щеке мясника скатилась первая слеза. — Вы жалкие лицемер, прячущие свои истинные намеренья под маской благочестия. Вы боитесь смерти и желаете ее другим. Вот ты. Ты же ежедневно забирал жизни других. Чем ты нормальнее меня? Или считаешь, что твой звук будет чище, чем у свиньи?
Джек практически впал в экстаз. Какие же мелодии может рождать ужас, смешанный с брезгливостью. Глухие удары сердца смешиваются со сбитым дыханием. Он буквально мог почувствовать как кровь шумит в ушах жертвы. Это было лучше Вагнера, лучше любого из вальсов Штрауса. Эта музыка была его и только его. Только он мог управлять ею. Не сдержавшись Джек откинул голову с полувздохом полустоном. Но Иеремии хватило и этого мгновения, чтобы наконец начать что-то делать.
Он ударил под дых. Джек, которого на секунду ослепила боль, ослабил хватку. Викман рванул в сторону и попытался добежать до освещенной улицы. Тяжелые шаги эхом разносились в пустоте переулка. Дыхание окончательно сбилось и теперь из горла вырывались только хрипы. Но как бы не пытался бежать Иеремия, его короткие полные ноги не смогли справиться с задачей. Всего в нескольких метрах от Уайтчепел-роуд Джек настиг его.
Он зажал Викману рот, чтобы тот не начал орать и не привлёк к ним ненужное внимание.
— Я не позволю тебе разрушить мою музыку.
Нож молниеносно перерезал горло. Викман стал оседать на пол с противным булькающим звуком. И все же он был еще жив. Джек мастерски орудовал своими «музыкальными» инструментами. Нельзя лишать себя такого аккомпанемента слишком быстро. Прикрыв глаза, он дирижировал горлу несколько секунд. Джек почти мог слышать как постепенно слабеет сердце, как с каждой каплей крови шум в ушах становится тише, как наступает вечная тишина.
— Посмотрим, что у нас здесь интересного. Вы же не раз вспарывали животы своим жертвам? — иронично спросил Джек у Викмана.
Не особо заботясь об одежде, он рванул ткань сорочки. Пуговицы со стуком упали на землю, обнажая рыхлое полное тело. Викман в последний раз дернулся и обмяк. Можно было приступать к созданию настоящей симфонии.
Надавив на солнечное сплетение острием ножа, Джек врезался в плоть, рассекая ее аккуратно и точно. Тело Викмана издало еще один булькающий звук: из покойника вышли остатки воздуха. Показались кишки отдаленно напоминавшие Джеку облепленную слизью гирлянду, хотя он так же мог согласиться с тем, что это похоже на клубок змей. Сейчас рассуждать и любоваться не было времени. Он обсмакует эти картины позже, дома в постели.
Джек приподнял влажные, противно хлюпающие и покрытые тонким слоем жира кишки, а потом положил их на землю. Даже этого мизерного осветления ему было достаточно, чтобы разглядеть полость и левую почку. Дейсвуя быстро и практически на ощупь, Джек перерезал вены и мочеточник, ведущие к почке. Ее он заберет с собой. Получится великолепный праздничный обед. Можно даже позвать соседей! Настала очередь печени. Нож, как по маслу, прошел сквозь печеночную диафрагму, отделяя часть кровавого противного на ощупь мяса.
— Вы, конечно, не гусь, мистер, но из вас выйдет чудный паштет.
Собственная шутка так понравилась Джеку, что он, забыв об осторожности издал короткий смешок. И только истинное чудо помешало прохожему обратить на это внимание. Только чудом Джеку удалось продолжить свое дело.
Покончив с брюшной полостью, он принялся за грудную клетку. Работать, не вскрыв ее было неудобно, приходилось прикладывать массу усилий, чтобы добраться до сердца, не задев ни его, ни легкие. Аккуратно придерживая правой рукой легкое, Джек просунул вторую с ножом, тыльной стороной зажимая еще и левое. Потянув безоружной рукой сердце на себя, он принялся нащупывать клапаны и перерезать их. Джек чувствовал мягкую, податливую плоть, практически видел, как лезвие разрезает покрытые жиром сосуды. И слышал музыку, чем-то напоминавшую Вагнера.
Сначала он хотел вырезать еще и легкое, но в последний момент передумал. Это слишком много, гости могут и не оценить. Изъяв сердце и замотав органы в кусок рубашки жертвы, Джек аккуратно положил кишки на место и даже немного поправил их, чтобы лежали красивее.
Насладившись зрелищем своих трудов, он забрал свой ужин и, спрятав его за полу пальто ушел домой. Завтра у него будет званый обед.
***
— Хантер ждет Вас. Он больше не желает получать приказы через меня и твердо настроен говорить только с Вами.
Экберт поравнялся с Фицпатриком у стола. Высокий и худой он казался совсем субтильным в этом черном костюме. Но ему и не требовалась физическая сила, вроде той, что была заключена в коренастом Филитиарне или же Хантере. Сильной стороной и главным оружием Шульца был разум. Именно за это его ценил Фицпатрик, именно поэтому он был его правой рукой и единственным подобием семьи.
— Мистер Фиц, я думаю, что мы должны принять его точку зрения. Даже если она лично вам претит.
Реакция Филитиарна была молниеносной. Едва Экберт успел договорить как был пригвождён к столу сжатыми на его горле руками. Фицпатрик всякий раз выходил из себя, когда речь заходила о той части бизнеса, которую он всячески отрицал.
— Ты прекрасно знаешь, что я не соглашусь, — Фил отпустил консильери. — Даже если я отчасти согласен на притоны, то с проститутками я не стану иметь дело никогда! Сколько бы Хантер не распинался.
У Филитиарна было золотое правило: его организация занимается всем, чем угодно, кроме плотских утех. И наркотики были для него сродни проституции. А потому все предложения еще одного своего воспитанника Фицпатрик всячески отвергал, подогревая в том злость.
— Вернемся к делам. Они сообщили следующую дату поставки?
Экберт потирал шею, стараясь отдышаться. Хватка Филитиарна была железной, назавтра наверняка кожа зацветет лиловыми синяками. А теперь к шуму в ушах добавилась и новая проблема, как дипломатичнее сказать боссу, что все идет не по плану.
Еще в детстве он усвоил, что Фицпатрик не выносит, когда что-то идет не по плану. Будь то игра в крикет или поставка оружия. Все должно быть выполнено вовремя. У всего должен быть идеально отточенный механизм. Шульц и был этим механизмом.
— Сообщили. Но возникли определенные трудности, — Экберт замолчал, выжидая реакцию собеседника. Хоть в глазах Фила и плясал огонь злобы, а крылья носа раздувались как кузнечные меха, он все равно подал знак рукой, что консильери может продолжать. И Шульц, стараясь не сболтнуть ничего лишнего, продолжил: — Полковник готов поставить оружие уже к середине мая. Но Колум передал мне письмо, что фении не смогут пригнать корабль раньше июля. Но… — Экберт еще раз остановился, чтобы оценить хватит ли у главы организации выдержки дослушать его до конца. Тот слепо смотрел в свой бокал с виски и, судя по всему, старательно изображал спокойствие. — Но полковник не сможет держать партию так долго на складах, — мимо его уха пролетел бокал и разбился, ударившись о стену. — Мы заберем оружие в мае, как и просит наш друг, а после перевезем его в Тилбери к строящимся докам. И в июле Колум заберет обе поставки там.
Фил вертел в руке канцелярский нож. За годы борьбы Колум, его поверенный в делах ирландской части группировки, обленился и зачастую становился причиной проволочек, которых Фицпатрик как раз и не терпел.
— Груз выедет в мае. И точка.
— Но Колум, мистер Фиц, он не пришлет…
Лицо Филитиарна покраснело от злости, и он вскочил на ноги.
— Мне плевать чего не сделает этот идиот! Груз будет отправлен в мае! И ты поедешь вместе с ним! — Фил кричал, надрывая голос и тыча в Экберта указательным пальцем. — Именно ты наведешь там порядок! А если Колум захочет оспорить мои решения он может лично приехать в Лондон ко мне!
Шульц стоял прикрыв глаза и чувствовал себя так, словно ему снова десять и он, заигравшись с деревенскими ребятишками, забыл о всех уроках. Так, словно это его вина.
— Я сделаю все, как Вы прикажете.
Фицпатрик фыркнул, усмехаясь.
— Я не сомневался в тебе, Экберт, — он наклонился через стол и взял того за ворот рубашки, заставляя так же склониться. А потом прошептал на ухо. — Ты уничтожишь всех, кто сомневался во мне или Ирландии. Или я уничтожу тебя, — закончив, он оттолкнул Шульца. — Ты можешь идти.
Экберт поклонился и быстрой энергичной походкой направился к выходу. Все прошло гораздо лучше, чем он мог бы рассчитывать, и все же он не хотел ехать в Ирландию. Эта страна всегда казалась ему наполовину дикой, и как бы Фицпатрик ей не грезил, Шульц полюбить ее не смог.
— И, Экберт, — уже у двери окликнул его Фил. — Пригласи Хантера. Пора мне увидеть и второго сына.
— Будет сделано, мистер Фиц.
И Шульц скрылся за дверью.
Теперь можно было и поразмыслить. Дела, как в Ирландии, так и здесь, в Лондоне, шли неладно. С тех пор как в мае прошлого восемьдесят второго года в Дублине убили наместника Кавендиша суды и казни прокатились по стране, унося жизни фенианских братьев одну за одной. И по мнению Филитиартна в этом виновен был Колум.
Во что же превратилась его семья, в кого выродились гордые защитники Ирландии Фицпатрики. Нет, не могли потомки королей стать такими, только не эта семья. И хотя он точно знал, что Колум был его родней, он не мог признать, что тот был чистокровным ирландцем. И, тем более, не желал признавать в нем революционера. И именно потому сейчас там нужнее мозги и хватка его сына, пусть тот и был всего лишь немецким выкормышем. Все, чего сейчас хотел Филитиарн — чтобы революция жила, чтобы движение не задохнулось в репрессиях.
Двери с грохотом распахнулись и в комнату вошел высокий мужчина во франтоватой одежде денди. Такое же, как у Шульца длинное и узкое лицо, но черты более сглаженные, приятные глазу. Он не был плотнее и выше консильери. И, наконец, их главное различие было в характерах: спокойный и собранный Экберт против шумного и безалаберного Йозефа.
— Ты вызывал меня?
Филитиарн потиравший глаза рукой даже не шелохнулся, только подвинул злосчастные фотографии к краю стола.
— Я думал, ты оставил мальчишеские шутки в прошлом.
Легкой кошачьей походкой Хантер подошел к столу. Он не выглядел как нашкодивший мальчишка, а скорее был похож на наевшегося сливок кота.
— А я думал, что ты давно оставил свой траур по, как там ее звали? Анна? Кэтрин? Или как-то на «Ла»? — Филитиарн приподнялся в кресле, готовый набросится на него. — Неужели ты не оценил мои шутки? Ладно, больше не буду приносить фотографии, — Йозеф схватил со стола стопку и стал быстро их перебирать, пока не достал одно из фото и не показал Филу. — Но согласись, эта мертвая девица очень даже ничего. Жаль, что умерла.
Фицпатрик из всех сил старался держать себя в руках. На сегодня он исчерпал свой лимит эмоций.
— Лаоиз, — чуть слышно буркнул Фил. — Ты до сих пор находишь трупы красивыми?
— Все люди считают смерть красивой. Что в этом такого?
В голосе Йозефа сквозила насмешка. Лишь двое, кроме Филитиарна, знали его историю, и только один Хантер смел бить раз за разом в самое сердце.
— Но от запаха смерти и тлена тебя воротит.
Они оба умело попадали в цели. Йозеф действительно терпеть не мог возиться с трупами. Максимум, на что его хватало — выстрел в голову. Хантер хотел ответить, но Фил, уставший от бессмысленности этого вечера, остановил его:
— Довольно. Экберт сказал, что тебя больше не устраивает его посредничество. Насколько я помню, ты сам просил меня об этом, так как не выносишь моего общества.
— Поверить не могу, что он снова побежал жаловаться папочке, — Йозеф трагически заломил руки. — Прости меня великодушно, я не знал, что он так воспримет мою просьбу отправляться к дьяволу.
Филитиарн никак не отреагировал на этот спектакль. Он знал, эта вражда была мнимой и использовалась только в тех случаях, когда Хантер уставал от приказов.
— Ну раз Экберт соврал, значит в мае вас ждет увлекательное путешествие. Ты заменишь Колума на его посту.
Йозеф стоял, словно громом пораженный. Он ожидал всякого: наказаний, очередного максимально кровавого дельца, но никак не повышения.
— Что же такого сделал Колум, что ты смещаешь его в угоду мне? Не ты ли говорил, что я не подхожу на руководящие должности?
И это было правдой. Пылкий нрав и отсутствие тормозов делали его отвратительным ведущим. Но для Ирландии сейчас и нужен был человек, готовый принимать горячие и молниеносные решения. Для остального там будет Экберт.
— Ты отвратителен в финансах и долгоиграющих планах, это так. Но ты же с детства мечтал вести армию. Колум слишком труслив для такого.
В голове Йозефа бушевал рой мыслей. Он был и рад подобной перспективе, и боялся, что именно это путешествие погубит его окончательно. Фицпатрик никогда не давал заданий без подвоха, всегда требовал чего-то на грани невозможного. И конечно в этот раз не могло быть по-другому.
— И что же я должен дать взамен?
Фил сидел, оперившись подбородком в кулаки, и наблюдал за сыном. Он видел, как эмоции сменяют одна другую на узком лице, и все больше убеждался в своем выборе.
— Победу Ирландии, — наконец с усмешкой сказал Филитиарн. — И Колума в придачу. Его я хочу видеть на первом корабле.
— Цена невелика, как для такой должности.
— Ты просто не познал всю тяжесть власти, Джо. Вы наведете порядки в организации. Пока не начнутся активные действия ты полностью подконтролен Экберту. Потом он отбудет в Лондон, а ты останешься управлять. Советую тебе найти хорошего управляющего. Я не прощу тебе ошибок.
И только сейчас Йозеф осознал весь масштаб ответственности, любезно возложенной на него «отцом». И даже здесь он смог разглядеть возможность.
— И ты не будешь докучать мне указками?
— Нет, пока все идет по плану.
— Я смогу вести дела так, как мне удобно?
Это был самый опасный момент за весь разговор. Оба они пошли ва-банк. Оба поставили все на кон. И теперь важно было кто уступит. Хантер боялся отказа, боялся сгнить в Лондоне на вторых ролях, остаться обычным киллером. Фицпатрик боялся, что ему придется оставить в Ирландии Шульца, а значить приобрести в советники человека, не способного организовать все без сбоев. Филитиарн догадывался, что стоит за этим «как мне удобно» и все же он боялся потерять Ирландию больше, чем уступить принципам. В конце концов Экберт сделает все, чтобы Йозеф не мог самодурить. И потому он уступил.
— Да, ты можешь распоряжаться кланом так, как хочешь. Только не забывай о первостепенной задаче.
Он не мог поверить своему счастью. Никогда еще Филитиарн не уступал ему, даже если они спорили часами. Всегда отступал он, Йозеф. И сейчас все решилось так просто. Небо и впрямь благоволило к нему. И сейчас он был готов пообещать все, что угодно.
— Я принесу тебе корону Ирландии на блюде, отец.
***
Уэльс суровый край и люди в нем такие же. Так казалось Шарлотте в детстве. Сейчас она не видела никакой разницы между валлийцами и лондонской публикой. Но как ее, английскую розу, занесло в этот гористый край? Мисс Уоррен считала подобные вопросы чушью. Никто в Уэльсе не звал ее настоящим именем. Шарлотта с легкой руки своей наставницы превратилась в Астрид. А Астрид стала внучкой местной знахарки. И всех в окрестностях Радра это устраивало.
В детстве Шарлотта была изнеженным ребенком и сейчас мало что умела. Жизнь здесь, в домике на болотах, не была похожа ни на что из того, что было ей известно. Дома ее окружали гувернантки и любящая мать, отец хоть и любил ее, но старался всячески избегать. В пансионе порядки, пусть и были строже домашних, не могли сравниться с местными привычками.
В пять утра Шарлотта, едва умывшись ледяной водой, собиралась и шла в лес за хворостом. Потом быстрый и легкий завтрак. А ближе к семи утра она с Дуайбсех, своей наставницей, оправлялась собирать травы или ставить силки. В их избушке всегда пахло странной смесью трав и крови. Раз в неделю или две в дверь хижины стучала какая-нибудь девушка или женщина. Все они приходили с похожими проблемами: роды или избавление от плода. В такие дни Шарлотта хотела бросить все и сбежать. Ей, совсем юной пятнадцатилетней девочке, было сложно следить за действиями старой целительницы и слушать крики несчастных. Ей было противно отмывать потом кровь и слизь, остававшиеся после манипуляций. И все-таки Шарлотта это делала.
— Подойди ко мне, дитя.
Голос совсем не старческий, немного грубоватый, низкий, властный раздался в хижине. И Шарлотта, засмотревшаяся в окно, встрепенулась. Оправив полу простого платья, девочка подошла к столу.
Вместе эти двое составляли идеальную картину контраста. И сейчас, когда Шарлотта сидела напротив Дуайбсех это было видно особенно хорошо. Юная, с невинным взглядом серых узких глаз, тонкая, как тростник, девушка и полная старуха с широко открытыми карими глазами. Сейчас Дуайбсех тасовала в руках колоду карт.
— Для чего на самом деле ты здесь, Астрид.
Шарлотта вглядывалась в это грубое, больше похожее на мужское лицо. И не находила ответа ни в нем, ни в себе. Она сбежала только из-за снов, только из-за того, что Дуайбсех звала ее сюда.
— Я не знаю.
— Знаешь, Астрид. Смотри глубже.
Но Шарлотта не понимала чего от нее хотят. Вцепившись руками в края стола, она изо всех сил таращилась на знахарку. Может хоть так она увидит.
— Ты смотришь не туда, Астрид. Отпусти стол, он тебе ни к чему, — Дуайбсех наблюдала как тонкие пальцы ослабляют хватку. — И перестань выпучивать глаза. Так ты ничего не увидишь, — Шарлотта повиновалась. — Сядь ровно. Очисти разум и загляни в себя поглубже. Ну же, девочка.
Шарлотта старалась выбросить мысли из головы но калейдоскоп картинок, завертевшийся при попытке сбивал ее. Пансион, белые скалы Дувра, гувернантка Жизель учит ее французкому, мамин суп, когда она заболела скарлатиной, Палестина, страшная гроза. Картинки снова и снова сменяли одна другую. Начала болеть голова, а вскоре Шарлотта потеряла зрение. Темнота. Страшная, беспросветная, вечная.
— Я ничего не вижу! — ее голос дрожал от истерики. — Я ничего не вижу!
— Еще глубже, Астрид, — голос холодный, спокойный.
— Я не вижу!
— Смотри глубже, иначе останешься слепой!
— Я не могу! Я хочу вернуться!
Теплые морщинистые руки обхватили ее лицо, удерживая и успокаивая. Это прикосновение работало куда лучше приказов. Это прикосновение почти заставило ее взглянуть в глаза темноте.
— Давай, Астрид, не бойся. Я здесь не чтобы навредить тебе. Загляни за завесу и скажи, что ты видишь.
— Я не могу, — теперь она просто тихо плакала, устремив невидящий взгляд в пустоту.
— Можешь, Шарлотта. Попробуй. Отдерни эту тьму, ухватись за нее.
Лотта неуверенно подняла руку, стараясь ухватить воздух. Ничего не получалось. Просто темная пустота, нет никакой ткани, нечего срывать. Паника начала охватывать девочку. Стало трудно дышать, а сердце вылетало из груди. Ничего нет, только пустота. Исчезли даже запахи. Больше не пахнет полынью, розмарином и кровью. И теплых рук, держащих лицо, нет. Нет и стула, стола, хижины. Все пропало.
Это отсутствие чувств убивало, давило неподъемным грузом. Шарлотта попыталась закричать, но крик застрял где-то в горле. Попыталась шевельнуться, но не смогла, словно ее тело парализовало. Сделала вдох и не ощутила воздуха.
Тем временем Дуайбсех делала все возможное для поддержания жизни в теле Шарлотты. Смешивала травы и заставляла девочку пить, раскатисто читала заклинания и даже достала из тайника весьма странный оберег.
— Ну же, Астрид, ты должна пройти через эту завесу. Не дай им нас обнаружить.
Но та не могла справиться со страхом. И страшнее становилось с каждой секундой тишины. Шарлотта молила о малейшем звуке, и ее мольба была услышана. Пустота стала наполняться шумом. Звуки, подобно ливню, накатились на нее, оглушая. Тело приобрело способность двигаться, и Шарлотта наконец нащупала ткань полога. И все же не решалась дернуть.
Становилось все жарче, где-то кричали люди, слышался стук лопат и шум пересыпаемой земли. Уоррен дернула ткань и яркий полуденный свет ослепил ее.
***
Чарльз одернул полог палатки и яркий полуденный свет ослепил его. Жаркое палестинское солнце напекало голову даже сквозь белый пробковый шлем. Внизу перед ним разворачивалась панорама раскопок. Она не была такой обширной и величественной, как в Иерусалиме, и все же Чарльз испытывал благоговение.
Здесь, на севере этих пустынных земель Палестины он искал царя Соломона, ухватившись за соломинку, которую нашел его напарник Вильсон. Одному только Богу известно, где он откопал эту глинобитную табличку, но у исследователей не было сомнения, что она подлинная. А разобрав отрывок текста, Уоррен пришел к выводу, что речь идет о библейском Соломоне. Выспросив разрешения у капитула ложи, он отправился к Тель-Хацор.
Раскопки продолжались уже несколько месяцев, а никаких намеков на город у реки не было. Конечно, можно было копать еще ближе к холму, но Чарльз не решался. Его главной задачей было найти пригород и получить уже официальное разрешение на раскопки. Но он пока не смог найти ни стен, ни хотя бы водопровода, похожего на обнаруженный им в Иерусалиме.
Каждый день Чарльз спускался с холма и работал наравне с простыми копателями. Он копал, выносил землю, и, если они натыкались на скопление камней, педантично вычищал садовой лопаткой и кистью участок до тех пор, пока не убеждался, что это просто камни, а не кладка стены или насыпь.
В один из таких же жарких дней к их группе прибилась старуха. Если верить ее словам, то она ушла в пустыню, чтобы блуждать по ней сорок дней во имя искупления грехов. Так она и потерялась в песках. Поскольку выгнать несчастную Чарльзу не позволяла совесть, а послать с ней проводника он не мог, старуха осталась с ними до конца раскопок.
— Что ты ищешь здесь, эфенди? — грубый, совсем не старческий голос выдернул Чарльза из воспоминаний. Тот вздрогнул от неожиданности.
— Я не заметил, как вы подошли.
Уоррен побаивался эту полноватую женщину с грубыми чертами лица. Казалось, что при ее комплекции она должна двигаться шумно, но ее шаги были словно кошачьи.
— Так бывает, если засмотреться. Так что ты ищешь, эфенди?
Ее карие глаза смотрели будто бы в душу. Чарльзу даже казалось, что она заранее знает ответ. И, тем не менее, она ждала пока тот заговорит.
— Город. Если верить источникам здесь бывал царь Соломон. Я хочу отыскать его следы.
Казалось, ее забавляет такой ответ на вопрос. Сейчас старуха смотрела на раскопки так, будто видела в них всего лишь детскую игру.
— Если ты алчешь найти город, эфенди, то ты стал копать слишком далеко. Он западнее.
Такое знание местности поражало. Но откуда обычная старая паломница может вообще знать о расположениях древних городов? Что-то здесь было не чисто. И все же он не собирался больше слушать ее бредни, как и разговаривать с ней.
— Если хочешь, я покажу тебе где край водопровода, эфенди.
Чарльз, успевший уже отвернуться и начать движение, остановился и пристально посмотрел на нее.
— Откуда Вам знать, где водопровод города? Здесь даже поселений нет.
Старуха раскатисто рассмеялась.
— Я блуждала в пустыне более сорока дней. Неужели ты думаешь, что я впервые наткнулась на это место?
Только за один этот диалог Чарльз уже трижды пожалел, что позволил этой женщине остаться. Нужно было все же оторвать от своей крошечной группы проводника и спровадить ее. И все же он не мог. Что же касается ее слов, то на этот раз Уоррен не поверил ни одному из них. И, если раньше он старался игнорировать факты, то сейчас они не оставили путей отступлений. Никто, проведя более двух месяцев в пустыне без еды, не смог бы выглядеть настолько здоровым. А даже если у нее и были какие-то припасы, то за это время они должны были иссякнуть.
— Завтра утром проводник отведет вас до ближайшей деревни, — голос Чарльза металлически звенел.
— Нет, не отведет, сэр Чарльз, — весь налет арабского пропал. Теперь старуха говорила на превосходном английском. — Ты пришел сюда за Атрахасисом, мудрейшим из мудрых. Он не Соломон.
Уоррен стоял, словно громом пораженный. Никто, кроме Вильсона и его, не знал имени с таблички. И даже, если Чарли проболтался, то как об этом могла узнать обычная паломница, если она, конечно, была ею.
— Что? Откуда Вам это…
Чарльз не успел договорить. Его прервал запыхавшийся рабочий.
— Эфенди, эфенди, мы нашли вход, заваленный камнем! Он там у восточной границы.
Сердце гулко забилось. Неужели он нашел один из тайных туннелей, созданных для обороны города? Забыв о собеседнице, о том, что собирался выгнать ее в это же мгновение, забыв о палящем солнце и невероятной жаре, Чарльз понесся с холма к восточной границе раскопок. Больше не было ничего важнее. Но, если бы Уоррен обернулся и посмотрел на старуху, то увидел бы смесь безысходности и ужаса в ее взгляде. Но Чарльз бежал не оборачиваясь.
Отойдя от шока, она побежала следом. Нужно было предугадать, что рано или поздно кто-то наткнется на эту библиотеку. И черт дернул именно сейчас, когда она собралась ее спрятать в другом месте, появиться здесь британцев. Она всячески старалась уберечь их от этой ошибки, и не смогла.
— Сэр, Уоррен, — Голос звучал глухо, сдавленно, сказывалась пробежка. Чарльз не обернулся. — Сэр, Уоррен! — громче, в надежде, что хоть на секунду остановится. Ничего. — Остановись во имя Шарлотты Аманды Уоррен!
Чарльз замер у самого входа в пещеру. Слишком поздно. Она не успела вовремя. Подбежав к женщине, Уоррен тряхнул ее, держа за плечи:
— Откуда ты знаешь имя моей дочери? Отвечай!
— Я знаю многое и о многих, сэр Чарльз. Если ты действительно любишь свою дочь, то никогда не распечатаешь эту дверь.
Но Уоррена явно не устраивал такой ответ. Он принялся трясти ее сильнее повторяя: «Отвечай!» Но старая ведьма молчала. В какой-то момент Чарльз даже поймал себя на мысли, что ему хочется оторвать ей голову, но вместо этого он отпустил ее.
— Держите ее подальше от меня и принесите сюда инструменты, чтобы отодвинуть камень.
Арабы в длинных камисах взяли под руки успевшую упасть женщину. Ее отвели подальше и принялись что-то укоризненно говорить на арабском. Но какое ей было дело до этой пустой болтовни, какая разница, что солнце напекало короткостриженую голову, с которой упал платок. Она, словно заколдованная, смотрела как рабочие несут клинья, рычаги и лопаты. Она смотрела, как Чарльз силится отодвинуть камень. Спокойно реагировала, когда за дело принялись еще несколько человек. Но как только камень сдвинулся с места — раскаленный воздух пронзил крик боли. Не такой, какой бы издал Викман, позволь Джек ему кричать. Это был крик отчаяния, какое могут испытывать родные у могил своих любимых.
Уоррен оглянулся в поисках источника звука. Их глаза снова встретились. Они все так же смотрели прямо в душу, только теперь в них не было горделивой уверенности. Сейчас была только мольба. И Чарльз почти поддался, почти приказал прекратить. Но все же отвел взгляд, оставляя старуху наедине с ее чаяниями.
— Ты заплатишь дочерью, если откроешь эту дверь, — женщина истошно вопила, вырываясь из рук арабов, которые схватили ее сразу же, как только она двинулась. — Ты заплатишь своей дочерью за эти знания. Остановись. Ты заплатишь своей дочерью! — Но Уоррен уже не слышал ее.
Камень, преграждавший путь, с гулом откатили в сторону. За ним скрывался не тоннель, как ошибочно полагал Чарльз. Всего лишь небольшая комната, до потолка набитая глиняными табличками.
Чарльз едва не закричал от досады. Все труды и надежды разом пали прахом. Но все же это не было поводом для отчаянья. Мозг услужливо затолкал все эмоции поглубже в недра сознания. Нужно было обдумать все. И быстро.
Что в пустыне недалеко от древнего города может делать библиотека? А в том, что это именно библиотека, Уоррен не сомневался. Насколько помнил Чарльз, Асор не раз подвергался нападениям. Логично было предположить, что жители спрятали свои священные тексты недалеко от города, но так, чтобы захватчики не смогли их найти. И он зацепился за эту соломинку, не позволяя себе впасть в уныние.
— Аккуратно перенесите таблички в палатку, а несколько принесите мне.
Отдав приказ, Уоррен быстро направился к палатке. Нужно было еще раз все хорошенько обдумать.
Была уже ночь, а Чарльз так и не смог пережить разочарование. Около семи рабочий занес тексты в его шатер, но Уоррен упорно не желал ми заниматься. Как он мог так оплошать? Почему господь наказывает именно его? Да еще эта старая карга. Чарльз вскочил с кушетки. Точно, эта сумасшедшая что-то кричала, когда они открыли эту комнату. Что-то о знаниях и его дочери. Пусть только они выберутся из этого богом забытого места, он ей покажет.
Сев за стол, он взял табличку в руки. На вид обычная клинопись. Подобные тексты он уже видел. Чарльз принялся за расшифровку, вооружившись материалами сэра Генри Роулинсона. Он просидел практически до утра силясь расшифровать хотя бы предложение, но ничего не выходило. Ни один из вариантов не выглядел как нормальный текст, лишь как бред душевно больного. Конечно, можно было бы написать сэру Генри и приложить переписанный текст, но это слишком долгий путь и к тому же, он мог оказать провальным. А Чарльзу требовался быстрый результат. Скрестив кисти рук и положив на них голову, он думал кто или что поможет ему в этом деле. Возможно ли, что она, зная от том, что было спрятано в этой комнате может прочитать текст? Каков шанс, что старая ведьма поможет ему?
Лагерь спал, только дозорные сидели у костра. Приближаясь к ним Чарльз заметил своего адъютанта. Прекрасно. Мистер Хикс как раз избавит его от нужды изъясняться на арабском.
— Хикс, где старуха?
— В малом шатре. Сэр Чарльз, не гнать же ее ночью. Утром я сам отведу ее в ближайшую деревню.
Но Уоррен только отмахнулся от адъютанта. Сейчас эта старуха имела куда более важное значение. Развернувшись он пошел к самой маленькой палатке, ранее использовавшейся для технических нужд.
— Ты так и не представилась, — едва пройдя сквозь полог начал Чарльз. — Как твое имя?
— У меня много имен, сэр Чарльз. Ты можешь звать меня Фатима, Маргатер, Анзу, Аннукет, Вальпурга или Мария. За тысячи лет ты обрастаешь не только опытом, но и именами.
Старуха выглядела безмятежной, словно это не она кричала всего несколько часов назад под палящим палестинским солнцем. И словно это не она только что произнесла бредовые вещи. Но сейчас Уоррен предпочел игнорировать этот момент.
— Так как тебя называть? Выбери одно из своих имен.
Она посмотрела на него с саркастической усмешкой.
— Тогда называй меня Дуайбсех. Так будет легче всем.
— Хорошо, Дуайбсех. Почему ты кричала, что я расплачусь своей дочерью за открытие этой комнаты?
— Потому что эти знания были слишком ценны, чтобы оставлять их без защиты.
Чарльз нахмурил брови. Конечно, он слышал рассказы о проклятиях, которыми египетские жрецы якобы запечатывали гробницы фараонов, но никогда не слышал о таком в этих землях.
— Без защиты?
— Конечно, сэр Чарльз. Нет, она не похожа на египетскую. Она куда изящнее. Так зачем вы пришли сюда? Чтобы узнать о судьбе Шарлотты?
Уоррен стремительно бледнел от страха. Откуда она может знать, о чем он думал? И что она может сделать с его ребенком? Он и так был наказан тем, что видел дочь всего один единственный раз – в день ее рождения. А уже на следующий день – двадцать шестого марта, он отправился сюда, на поиски Ацора – столицы Ханаанского царства. Неужели она настолько жестока, что причинит зло младенцу?
— Нет, сэр Чарльз, никто не будет убивать твоего ребенка, и никто не вырвет ее из твоих рук. Когда придет время Шарлотта направится ко мне на обучение. Это вся цена за твои знания.
— На обучение? Чему?
Он совершенно не понимал, чему Дуайбсех может научить его дочь. И не хотел этого. Чарльз даже не был уверен, что хочет ее помощи с расшифровкой.
— Это не так важно. Ты согласен заплатить такую цену за знания, которые подарят тебе титул Великого магистра?
Чарльз колебался. Все же Шарлотта еще совсем крошечная. Он хотел для нее развлечений достойных леди, он хотел отваживать от их дома толпы кавалеров, он мечтал о превосходной партии для нее. А что она получит от такой сделки? Сомнительные знания от сомнительной учительницы? Но войти в капитул ложи и стать Великим магистром было слишком заманчиво. Это то, зачем он вошел в масонство. Это было причиной почему он отправился в Палестину. Это было делом всей его жизни.
— Лотти точно не пострадает?
— Нет. Я не убийца, сэр Чарльз. Но это изменит и ее, и вас. Так что подумайте хорошо, прежде чем ответить.
Но Чарльза уже было не остановить.
— Я согласен на твои условия, – повертев немного табличку в руках, он протянул ее Дуайбсех. — Ты сможешь прочесть что здесь написано?
— Безусловно.
_______________________________________________________________
Шахат — это имя одного из ангелов смерти, которое встречается впервые в Библии.
Так что из этого более нормально, еврей?
Фе́нии — ирландские мелкобуржуазные революционеры-республиканцы второй половины XIX — начала XX веков, члены тайных организаций «Ирландского республиканского братства» (ИРБ), основанного в 1858 году (с центрами в США и Ирландии).
Радр — деревня в Уэльсе на берегу реки Аск.
Тель-Хацор — самый большой библейский холм (тель) на севере Израиля, расположенный на 6 км западнее реки Иордан.Тель-Хацор идентифицируется с древним городом Хацор, важным политическим и торговым центром в доизраильский период.
Камис — длинная мужская рубашка.
Сэр Генри Кресвик Ро́улинсон (англ. Henry Creswicke Rawlinson; 11 апреля 1810, Чадлингтон, Оксфордшир — 5 марта 1895, Лондон) — британский археолог, ассириолог, лингвист и дипломат. Получил известность как дешифровщик персидской клинописи. Рискуя жизнью, он в 1837—1844 многократно взбирался на Бехистунскую скалу, чтобы скопировать персидскую и эламитскую части Бехистунской надписи, которую он потом дешифровал. Именно на основе его расшифровки ученые до сих пор имеют возможность переводить клинописные тексты.
Еще почитать:
Комолово. Рассказы. — Димирка
Они сказали
Колесо Сансары — 17 Дорога
Люди, опомнитесь! Конец света
«
»
