С середины 50-х годов, пожалуй, до начала 60-х, один раз в неделю к нам приходила женщина и приносила творог и сметану. В любое время года на голове у нее был повязан платок, за спиной у нее было что-то вроде рюкзака, а в руках две сумки. Она не спеша ставила сумки на пол, снимала свой рюкзак, ставила рядом и заученными, всегда одинаковыми, неторопливыми движениями открывала бидоны. Звали женщину Маруся.

Говорила она по-русски с сильным финским акцентом, и моя мама с соседкой по коммуналке за глаза называли ее «Маруся- финка». Еще говорили, что она «охтенка». Я знал, что есть такой район в городе – Охта. Но откуда там берутся творог и сметана – этого я понять не мог, а спросить как-то не решался. Потом Маруся перестала к нам ходить. Несколько лет спустя у Льва Успенского в «Записках старого петербуржца» я прочитал про охтенок и понял, кто они такие. Начиная с XIX века женщины-молочницы с Охты переправлялись через Неву – зимой по льду, летом на лодках, и разносили по петербуржским домам молочные продукты собственного приготовления. Охта в то время была населена преимущественно финнами. А Маруся та, оказывается, жила совсем не на Охте, а в Тайцах, в 9 км от Гатчины, где тоже было много финнов. У этой деревни даже было финское название: Staitsa.

… С кувшином охтенка спешит, Под ней снег утренний хрустит… А.С. Пушкин «Евгений Онегин».

Примерно в те же годы, когда «Маруся-охтенка» приносила нам творог, в наш двор, заставленный штабелями бревен, ожидающими своей очереди превратиться в дрова и отправиться в подвалы и сараи, приходили мастеровые. Один приносил на плече точильный станок с ножным приводом. Устанавливал его, подсоединял приводной ремень к педали и начинал кричать нараспев: «А, точить ножи, ножницы! Точить ножи, ножницы». Жители дома выносили ему свои ножи, топоры, ножницы. Как только начиналась работа, точильщик замолкал и больше не кричал.

Примерно раз в месяц приходил лудильщик со своим инструментом. «Лудить, паять, кастрюли, ведра чиним!», – кричал он, и хозяйки несли ему прохудившиеся ведра, кастрюли, какие-то баки.

А еще иногда приходил «татарин». Может, это был вовсе и не татарин, но также, как тот татарин из «Записок старого петербуржца», он собирал старую одежду, всякое тряпье. А вот кричал ли он «шурум-бурум», как тот у Успенского, не помню совсем.

Магазины

Магазинов на улице Чайковского, где мы жили, почти не было. На четной стороне недалеко от Литейного проспекта, в двух соседних подвалах, находились «Булочная» и «Молоко». В булочной всегда вкусно пахло хлебом, он всегда был свежий, горячий. Хлебозавод находился неподалеку на углу проспекта Чернышевского и улицы Петра Лаврова, хлеб подвозили несколько раз в день. Далее на всем протяжении улицы до проспекта Чернышевского не было ни одного магазина.

Я любил ходить в молочный магазин. Там продавали молоко в розлив. Когда молоко наливали в бутылку через воронку, оно очень вкусно пахло. Я любил стоять, смотреть и нюхать. И еще иногда продавались глазированные творожные сырки. Мама покупала мне такой сырок, и я воображал, что это мороженое, которое мне не часто покупали — боялись, что простужусь.

На нашей стороне улицы Чайковского на углу с Литейным проспектом, был магазин под названием «Мясо». Мясо там, конечно, продавалось, но костей всегда было гораздо больше, бескостное мясо было не для простого советского человека. Зато там всегда продавались «Сибирские» пельмени. Позже появились «Русские». Они продавались в картонных пачках. «Сибирские» стоили 33 копейки за пачку, а «Русские» – 50 копеек. Правда, вскоре сибирские стали стоить 40 копеек, а потом вообще исчезли. По вкусу они, на мой взгляд, не отличались, но почему-то считалось, что «Русские» лучше.

Всегда в продаже были полуфабрикаты в виде готовых котлет, биточков, рубленных шницелей. Покупали их крайне редко, если кто-то заболевал или был чем-то занят и готовить было некогда. Счастье попробовать их мне выпадало не часто. Но мне казалось, что нет ничего вкуснее. Взрослые же говорили, что это гадость. Я их искренне не понимал. На нашей улице Чайковского, во втором доме от угла, немного ближе к нам, находилось заведение, в которое я ни разу не входил. Здесь в разлив продавали вино и водку. Рядом со входом в это заведение всегда было много мужчин, которые культурно общались, обмениваясь мнениями. Изредка там оказывались и женщины. Вокруг стоял сильный хмельной дух. Местные жители называли это заведение «Зал Чайковского».

А еще на Литейном проспекте в подвале прямо напротив улицы Петра Лаврова была керосиновая лавка. Правда, на вывеске значилось «Хозяйственный», именно так, одно слово. Но все называли этот магазинчик «керосиновая лавка».

Меня туда посылали с керосиновой металлической банкой, которая затыкалась деревянной пробкой, за керосином. Его разливали черпаком, похожим на те, которыми разливают молоко. Один черпак – один литр. В прилавки были вделаны большие металлические ящики со сдвижными крышками. Из них-то и разливали керосин. Там можно было купить керосинки, керогазы, примусы. Фитили для керосинок и керогазов. Кое-какие метизы (засовы, дверные петли, гвозди и прочее). Ничего для меня интересного. Но мне очень нравился запах керосина, которым был пропитан весь магазинчик. Поэтому, когда меня посылали за керосином для нашего керогаза, я всегда с удовольствием туда бежал.

Был еще на Литейном недалеко улицы Чайковского в подвальчике магазин женской одежды. Он существовал, наверное, до конца семидесятых годов, до капитального ремонта дома. Этот магазин я очень не любил. Моя мама, потом и жена регулярно посещали этот магазинчик, пытаясь купить что-нибудь «симпатичное». А, чаще всего, просто посмотреть, так как смотреть по правде было не на что. Меня часто заставляли присутствовать при этих просмотрах, видимо думая, что я могу служить экспертом в вопросе одежды и могу посоветовать «идет это к этому» или «с этим лучше». Практически всегда эти походы заканчивались безрезультатно.

Помню, это было в конце 60-х годов, очередь за какими-то «модными» кофточками в Гостиный двор. Она начиналась на Садовой улице от переулка Крылова, шла до Невского проспекта и через угловую лестницу поднималась на второй этаж. Мы с мамой стояли около 2-х часов, иногда меняясь. Периодически следовали сообщения о том, что закончились какие-то размеры. В конце концов закончились все размеры и очередь разошлась.

Магазины в то время не продавали, а «выбрасывали в продажу», а мы не покупали, а «доставали».

Советская легкая промышленность работала «на удовлетворение потребностей какого-то среднестатистического советского человека». Никто не знал какого.

Для обладателей иностранной валюты и внешнеторговых чеков Банка СССР были открыты магазины «Берёзка» и «Альбатрос». Иностранцы и моряки торговых судов, которые ходили за границу имели возможность приобрести в этих магазинах такие вещи и продукты, которые простому советскому человеку были недоступны. На входе в магазин стояли милиционер и проверяли документы, подтверждающие твое право на владение валютой и чеками.

А еще были специальные магазины для ответственных служащих органов советской власти. В зависимости от должности можно было получить определенное количество «кремлевских рублей» в месяц. Тратить их можно было в течение месяца, после чего они «сгорали». Один из таких магазинов, по словам одного нашего знакомого, который получал такую зарплату, находился на Таврической улице. Во двор въезжали на машине. Охрана закрывала глухие ворота. В этом магазине было всё — весь «дефицит» и даже больше. Почти как в наших современных магазинах. Впускали по пропуску, только по одному человеку (с женой нельзя)!

Все было стабильно и понятно. Неожиданно для нас в середине 1960-х годов магазины стали активно меняться местами, вместо мясного открылась булочная, мясной магазин перебрался на Чайковского через Литейный проспект в то помещение, где раньше был пункт приема от прачечной. Вместо молочного и хлебного подвальчиков после долгого, около двух лет, ремонта, открыли кафе-мороженое. Магазины переезжали, продуктов становилось все меньше. Оставался на месте лишь наш «Гастроном» на углу Литейного проспекта и улицы Петра Лаврова. Все знали, что во время Великой Отечественной войны этот «Гастроном» работал, как закрытый распределитель для работников Министерства внутренних дел. И почему-то считалась, что и после войны в нем продуктов больше и они лучше, чем в других местах. Эта легенда была широко распространена. Люди со всего города ездили за продуктами в наш «Гастроном». От этого очереди росли, но одновременно был повод для гордости: наш «Гастроном» – лучший!

ГУЖЕВОЙ ТРАНСПОРТ

До начала 1960-х годов хлеб по булочным развозили в фургончиках, которые таскали за собой лошадки. Можно было встретить и подводы на конной тяге, груженные тюками, ящиками. Лошади шли не спеша, абсолютно не обращая внимания на обгоняющие их машины и автобусы. Иногда попадались автомобили с фургончиками. На них было написано «Хлеб», сбоку открывались двери и оттуда выдвигались ящики с хлебом. Однако до начала 1960-х лошадиных повозок было значительно больше.

Мои родители, повинуясь моде, стояли в «очереди на ковер». Стояли около полугода. Наконец получили открытку о том, что очередь подошла. Магазин находился на Невском проспекте недалеко от Владимирского проспекта. Всей семьей мы отправились покупать ковер. В магазине нам сказали, что остались только большие ковры, если не хотим, можем не брать. Отступать было некуда. Ковер свернули в большую трубу, завязали, чтобы не развернулся, и папа пошел искать транспорт. Вскоре он вернулся, взял ковер, и мы вышли из магазина. Перед входом стояла подвода «с лошадиным приводом». Ковер погрузили на подводу, меня посадили прямо на ковер, и процессия двинулась по Литейному проспекту к нашему дому. Мне было 6 лет, я был горд, что вот так еду в телеге, мне казалось, что все смотрят на меня и завидуют.

Ковер оказался, и вправду, очень большим. Его прикрепили к стене у потолка, положили на раскладной диван со спинкой, а то, что было шире дивана, спрятали за шкаф. А что делать? Ковер был очень красивый.

Когда за год перед этим, тоже по очереди, купили телевизор КВН-49, его тоже привезли на подводе, но я этого не видел – меня оставили дома со старушкой соседкой, ей было тогда уже 58 лет. Я ждал родителей, знал, что они что-то привезут – слово «телевизор» мне тогда было неизвестно. Увидев большую картонную коробку, я был, поначалу, разочарован, но только поначалу.

Телевизор установили. На премьерный просмотр в нашей маленькой комнате собрались соседи со всего дома. Потом смотреть телевизор к нам часто приходили соседи. Почти каждый вечер были гости, что я очень любил.

ОБЩЕСТВЕННЫЙ ТРАНСПОРТ.

Не помню, когда на улице Чайковского появился троллейбус, кажется в начале 60-х. А вот по Литейному проспекту троллейбусы двух-трех маршрутов ходили все время, как я себя помню. Были любимые автобусы 14 и 26. Они останавливались очень близко от нашего дома. Мы их называли «наше такси». Почему-то запомнился автобус №4. Он ходил по Невскому проспекту.

 

На автобусной остановке стояла очередь. Когда подъезжал автобус все дисциплинированно входили в единственную расположенную спереди дверь, покупали у водителя билет и проходили в салон. Когда водитель решал, что пассажиров достаточно, он кричал: «мест больше нет!» и захлопывал дверь специальной рукояткой. Мы с мамой, возвращаясь из «Гостиного Двора» на этом автобусе доезжали до Литейного проспекта, а потом пересаживались на трамвай. Трамвай был моим любимым транспортом. На трамвае можно было доехать куда угодно. Стоимость трамвайного билета почти до конца 50-х годов зависела от расстояния. Маршруты были разбиты на тарифные зоны. В центре города тарифные зоны включали в себя 3-4 остановки. Чем дальше от центра, тем тарифные зоны были длиннее. Одна зона стоила 15 копеек. А вот для того, чтобы проехать на трамвае от ул. Чайковского до Невского, надо было заплатить уже 30 копеек. На груди у кондукторов висела планка с катушками разноцветных билетов разной стоимости. Их отрывали по одному, по два и больше иногда целыми ленточками. Эту систему отменили в 56-ом или 57-ом году и поездки на трамвае стали стоить фиксированные 30 копеек. Троллейбусный билет стоил 40 копеек, автобусный 50 копеек. После денежной реформы 1961 года билеты стали стоить соответственно 3, 4 и 5 копеек.

Почти до конца 60-х годов по улицам ходили трамваи, которые мы называли «американскими» или «американками». Они были двух типов. У трамваев старого типа, которые ходили по Литейному проспекту, вместо входных дверей были установлены раздвижные решетки. На всякий случай, видимо «чтобы дети не баловались», они были сдвинуты и примотаны проволокой. Площадку от салона отделяла раздвижная дверь.

 

 

Мы с друзьями часто ходили пешком на улицу Желябова (Большую Конюшенную) в детский универмаг «ДЛТ». А когда возвращались, на Конюшенной площади садились на трамвай. Без пересадки до дома было не доехать. Поэтому мы, не очень задумываясь о безопасности, доезжали до Литейного проспекта, стоя на площадке. Когда трамвай притормаживал на перекрестке, для того чтобы повернуть в сторону Невского проспекта, выпрыгивали с медленно едущего трамвая, перебегали Литейный проспект и вскакивали на другой трамвай, идущий в сторону Литейного моста. Транспорта на улицах было мало, так что обходилось без травматизма. Главное, чтобы постовой милиционер не заметил. А кондукторы, наверное, потому, что мы не входили в салон, редко приставали к нам с требованием оплатить проезд. Но уж если кондуктор направлялся в нашу сторону, приходилось спрыгивать на ходу.

МЕТРОПОЛИТЕН

В начале ноября 1955 года открыли первую линию метрополитена от площади Восстания до Автово. Через несколько дней после этого события мы вместе с соседями по коммунальной квартире совершили экскурсию в метро. На трамвае доехали до Московского вокзала и в колонне таких же как мы любопытных пошли в сторону нового здания со шпилем.

Над входными дверям горела большая синяя буква «М». Для того, чтобы войти на станцию, пришлось отстоять довольно большую очередь, которая заканчивалась у касс. Приобретя билеты (детям бесплатно) мы оказались у заборчика, сделанного из толстых хромированных трубок. В заборчике были проходы, у проходов стояли женщины в форменной одежде синего цвета и фуражках с красным верхом. Они рвали билеты и кидали их в большие хромированные урны. Дальше был эскалатор. Люди подходили к нему. Некоторые смело вставали на ступеньки, другие щупали бегущую ленту ногой, отскакивали, на них давили вновь подошедшие, которым не терпелось оказаться на эскалаторе. Я смело встал на ступень и тут же упал. Случилась небольшая суматоха, папа меня поднял и взял на руки. Так мы спустились вниз на станцию. По залу бродили такие же, как и мы, зеваки. Подходили и уезжали почти пустые поезда. У нас почему-то не возникла мысль сесть в поезд и поехать на другую станцию. Погуляв около получаса, мы поднялись наверх и полные впечатлений пошли пешком домой.

Площадь Восстания была далеко, пользоваться метро было неудобно. Да и ездить особенно было некуда. Поэтому в следующий раз я оказался в метро только в 1958 году, когда открыли станцию Чернышевская.

C 1965 по 1967 годы, когда Литейный мост закрыли на ремонт, два года для того, чтобы добраться до Финляндского вокзала приходилось спускаться в метро и ехать одну остановку до площади Ленина.