Но матушка изволила прибыть не одна (многочисленная свита не в счёт), а со своим фаворитом, недавно обретшим титул графа, двадцативосьмилетним писаным красавцем Александром Дмитриевым-Мамоновым.

И уж так Дубровицы понравились Сашеньке, что стал он нежно шептать матушке на ушко разные любезности да приятности, что не устояла её тонкая душа и выкупила царица имение у бывшего фаворита и подарила нынешнему. И королевы все могут, не только короли!

Неблагодарным оказался капризный Сашенька, — мало ему было титула графского, ордена Святого Александра Невского, усыпанного каменьями драгоценными (помните орден Шведского посла из «Ивана Васильевича»? Вот точно такой по размерам!), аксельбантов брильянтовых, имений многочисленных, по всей России рассыпанных, — фрейлину ему подавай царицыну.

И все бы ничего, да застукали парочку соглядатаи Екатеринины (лучше прятаться надо было). Расстроилась матушка, заперлась в своей светёлке и прогоревала аж до вечернего кофия, а выйдя на волю изволила лично обручить графа Мамонова с княжной Щербатовой. Они, стоя на коленях, просили прощения и были прощены великодушной Екатериной Алексеевной.

После чего молодые были отправлены с глаз долой из сердца вон — в Дубровицы (почти в деревню, к тетке, в глушь…по тем временам).

Сама матушка тут же утешилась в объятьях двадцатидвухлетнего Платоши Зубова и думать забыла о Мамонове.

А неверному Сашеньке через год надоела ссылка в Дубровицы, заскучал он по блеску Петербурга, по балам да пирам, стал он обратно проситься, но царица была непреклонна, поезд ушёл, как говорится.