— Врёшь ты, Старец. Сам себе врёшь. В бреду пьяном тебе всё это показалась, вот и поверил ты. Алкоголь всегда был тебе другом.

— Я немножечко пил, можно же ведь. Особенно после тяжелого дня хорошо помогает.

— Эх, Старый, Старый. Я знаю, что ты не работал. Даже сейчас тебе тяжело, ведь тело твоё не привыкло к такому. Всю жизнь на печи пролежал, да куличи со спиртом поедал.

— Дура ты старая! Путаешь всё! Такую жизнь вёл не я, а брат мой. Тот ещё лодырь, что свет не видывал. Я не покладая рук трудился, чтобы стать хоть кем-то.

— Ты сам посмотри, Старец, и поймёшь, что я не вру.

          Смерть своей холодной и чёрной рукой провела по глазам Старика, и вся его жизнь стремглав промчалась перед взором его. Вот он лежит на сене, поедая только что приготовленную курицу с самогоном, довольно похрюкивая и смеясь. Вот он спит на печи, громко храпя. Вот он жену свою бьёт за то, что посмела перечить ему. Вот он своих двух сыновей убивает: старшего самого голову сворачивает, а потом разделывать начал, а совсем грудного в печь кинул.

          Старик разозлился, бросил охапку хвороста и стал размахивать руками, громко вопя:

— Врёшь ты, сука, врёшь! Не таким я был!

— Ты просто забыл, Старец. А ещё на мою память ругался. Ведь сам-то сейчас пытаешься жить по-другому, но от прошлого никуда не уйдёшь.

          Старец не слышал Старуху Смерть. Ярость заложила его уши. Гнев наполнил его кулаки. Он готов был рвать и метать, пока тоненький голосок не остановил его: