В письме были поздравления с переездом, некие нравоучения, и, в самом конце, как неразрушимое пророчество на холодном камне, было сказано, что родители слишком заняты работой, и вряд ли приедут. Стараясь не нервничать, тот самый Фрэнсис выдохнул. Очередная ложь. Она уже щекочет горло, опускаясь все ниже и ниже. Касается груди, словно длинными когтями перебирая струны нервов. Так небрежно и больно. От ее касаний хочется плакать и смеяться, разве что очень тихо. Последнее, что может волновать прямо сейчас, это весь мир. Все его вопросы, на которые не ответил учитель, поведение друзей и прочее.
    В голове снова всплывают волнующие воспоминания того, как они сухо и без слез, проводили его пятилетних брата и сестру в интернат, зная что они не увидятся до их семнадцатилетия. Разве что не упомянув выходные. Но, как будто его родителей это волновало? Еще в четырнадцать Фрэнсис понял, что он и его брат с сестрой появились на этот свет, с целью показать, насколько важна семья неразлучной паре — Эллисон и Ричарду Даглас. Осознание этого, как ком разочарования и обид подкатил к горлу. Такой горький, подобно дегтю.
Иногда он представлял себя на месте детей, осознавая, что он не сможет существовать без родительского внимания. Так же, как и сейчас. 
Он больше не проронил ни единого всхлипа, не скривил лицо, одев первое что попалось под руку (водолазка с горловиной и бардовые классические брюки). Положив в портфель одну тетрадь и пенал, он тихо спустился по лестнице. Обулся и вышел на улицу. Надев наушники и включив плеер. В наушниках заиграла «Gallowdance».
    Все-таки, переезд был самой ужасной идеей для его семьи. Родители совсем перестали обращать внимание на сына, скидывая ответственность на молодую домохозяйку, которой было лет двадцать пять — двадцать шесть по виду. Он бы с точностью сказал ее возраст, если бы сегодня остался минут на пятнадцать подольше. Согласно плану, беспокоящейся Ариэль, она должна была его встретить на кухне ровно в семь часов и двадцать минут, потому что этот подросток был ужасно придирчив к времени. Ест он только по часам, домой приходит тоже ровно в половине четвертого вечера, отдыхает до пяти, садится делать уроки, и ложится спать в одиннадцатом часу ночи.
Фрэнсис поморщил лицо, убежав прочь. Он хотел, хотя бы на час, забыть о существовании этого дома. О том, что в его большой и уютной комнате прямо сейчас лежит отвратительное письмо. Оно было написано под чувством жалости. От неожиданного щелчка в голове, который заставил вспомнить о сыне. Редкая привычка, навещающая Эллисон Даглас.
    Во всем виновата привычка. Такая же прилипшая, как и почесывание головы во время раздумий. Может, их иногда мучает совесть из-за того, что эти дети были рождены по такой же привычке. Необходимости каждой семье иметь детей, долгий и крепкий брак, большой дом, огромную кучу фотографий с путешествий, ложь, означающая «ни единой ошибки для их детей», и, конечно, же деньги. Сколько бы раз не повторилась «истина», но деньги ужасно важны.
    С каждой мыслью он ускорялся, пытаясь бросить все это. Откинуть куда подальше. В голове даже мысль мелькнула стать бомжом. Было бы круто жить под мостом, питаясь только рыбой. И это правда было неплохо, он обожал рыбу. Однажды он попросил тетушку Брайони приготовить ему рыбу в духовке, но в этом блядском доме никто не любил рыбу. Ее не было в холодильнике, ее никто не покупал, не ловил. Она дожидалась Фрэнсиса в магазине, замороженная, оледеневшая к этой жизни.
    Ведь, как считал одноклассник Фрэнсиса, когда она растает — снова не оживет. Не прыгнет в водоем, вернувшись в свою зону комфорта. Не вспомнит своей жизни. Она просто будет съедена кем-то. Ее даже это не волновало. А задумался почему-то Фрэнсис. Ему важно было бы знать, какой человек её съест. От него хорошо пахнет? Что он делал на протяжении всего дня? Кто приготовил рыбу для этого человека?
   Совсем замечтавшись, он заметил как потерялся. Блять..