Жизнь в цвете Синий

Не знал, что у человека может случиться истерика из-за того, что люди вокруг него кидаются обещаниями направо и налево, а затем «меняют» их. Вообще, истерики — это очень странные штуки. Они могут прийти в принципе из-за чего угодно, но ты никогда не думаешь, что в один день они навестят и тебя.

Очень странное чувство — трястись от рыданий в углу дивана, прижимая колени к груди, и кричать о том, что никому не веришь.

Очень странно слышать голос родного человека, словно через слои ваты.

Очень странно говорить: «Оставьте меня одного, я успокоюсь, если буду один», — и выглядеть не очень-то адекватно снаружи, а внутри сравнивать самого себя с гребаным Домиником Санторским.

Очень странно испытывать целый шквал противоречивых эмоций одновременно.

Очень странно быть подростком с неустойчивой нервной системой.

Но куда более странно сначала давать обещания, а затем говорить: «Иногда приходится их менять. Такая вот сложилась ситуация». Как будто обещание — это лишь какая-нибудь орфографическая ошибка, которую можно удалить, закрасить штрихом и потом снова написать слово правильно. Если дал слово, то ты должен его сдержать. Иначе какой вообще тогда смысл что-либо говорить, если каждая сказанная тобою фраза — лишь пустой звук, загрязняющий воздух?

Дорога в Рэйни Таун, в самый дождливый и унылый город на свете, была не очень-то долгой, но мне показалось, что если бы я был марафонцем, то успел бы оббежать Землю несколько раз. По пути мы с мамой останавливались на заправках, чтобы пополнить уровень бензина в баке и кофе в организме. Каждая наша остановка была пропитана влагой, осенью и цветом синей акварели. Холодный воздух пробирал чуть ли не до самых костей, но от этого сидеть в теплой и сухой машине становилось уютнее. Тихо скрипела радиостанция.

— Как ты? – спросила мама. Голос ее теперь постоянно то хрипел, то сипел от долгого молчания и выкуриваемых сигарет. Она задавала мне этот вопрос ровно семь раз за день, и каждый раз я отвечал одинаково.

— В порядке.

Все было доведено до автоматизма, и мама, наверное, даже не догадывалась, что получает один и тот же ответ на один и тот же вопрос. А может и догадывалась, но упрямо игнорировала тот факт, что принятое ею решение переехать, скорее всего, не удовлетворит ожидания.

Прогремел гром и дождь усилился, размывая картинку за окном. Я представлял, как вместо воды по стеклам стекает такого же синего цвета, как и небо, грусть. Она покидает меня с моим выдохом, рассеивается и собирается в тучи, а затем выливается в виде жидкости на Землю, питая ее. Удивительно, но от нее растения не вянут, а деревья не сохнут. Все наоборот. Живое становится еще живее, а мертвое вновь начинает дышать.

Грусть как универсальное удобрение.

Я мог бы стать донором этого чудесного удобрения, если бы проводил больше времени на улице, а не в замкнутых помещениях с закрытыми окнами и дверьми. Поэтому эта мокрая тяжелая грусть меня не покидает. Я выдыхаю ее в пыльный воздух комнаты, а потом сам же и вдыхаю. Такой вот замкнутый круг.

Иногда мне кажется, что она осела в моих легких, проникла под кожу и стала неотъемлемой частью моего организма, что, если я избавлюсь от грусти, то умру.

Где-то на задворках сознания я надеялся, что все станет лучше, чем есть сейчас или было до этого. Монотонный стук дождя по стеклу и тихий скрипучий блюз успокаивали меня, клонили в странное состояние, чем-то напоминающее сон. Но я не спал. Я медленно моргал, а сам представлял себе, как мы останавливаемся около нашего нового дома, как выгружаем из машины оставшиеся коробки с книгами и прочим незначительным хламом вроде тостера, кофеварки и маминых журналов по садоводству.

Нет скандалов, нет криков, нет чувства вины за все происходящее. Сплошная тишина, уют и традиционно-домашняя атмосфера. Быстрые и не совсем здоровые завтраки, поездки до школы, новые одноклассники, возможно, друзья. Рассказы мамы о рабочем дне и знакомство с каким-нибудь Александром, Павлом или Андреем. Все хорошо. Никакого синего.

Раньше я всегда удивлялся и злился, когда слышал, что, по мнению психологов, синий цвет вгоняет в депрессию и вообще является одним из самых печальных и грустных цветов. Теперь меня поглощает глубина синего, и я понимаю, что психологи-то были не так уж и неправы. Синий – мой любимый цвет, но я бы отдал многое, чтобы больше никогда не теряться в его глубине.

Мы решили купить новую квартиру в другом городе, потому что, по словам мамы, «так больше продолжаться не могло». В какой-то момент она действительно устала от каждодневных скандалов и разборок, от вечно пьяного тела где-нибудь в проходе в прихожей или на диване в гостиной, от никуда не отступающего чувства подавленности, отчаяния и безысходности, поэтому собрала вещи и, посадив в машину и меня, вдавила педаль газа в пол. Хотя я, откровенно говоря, считаю (надеюсь), что одной из ведущих причин такого ее решения стал мой первый срыв.

Я ненавижу, когда меня обманывают и когда люди не сдерживают обещания. Мои родители делали обе эти вещи сразу, наивно полагая, что меня это никак не волнует и я вообще не придаю обстановке в нашей недосемье никакого внимания. Но, знаете, если человек молчит, это не значит, что он ничего не думает по поводу чего-либо. Возможно, он просто боится высказать свои мысли.

Я же терпел.

Уходил в музыку, рисование и осень, убеждая себя в том, что все обязательно наладится и станет хорошо, и веря в эту ложь. Я делал вид, что все в порядке, пока разводы синей акварели не попали в мой организм через линии на подушечках пальцев и ладонях. И вот эти сгустки краски, являющейся воплощением самой грусти, стали увеличиваться в объемах и, наверное, даже заполнять собой органы: легкие, печень, почки, сердце и далее по списку.

В какой-то момент сгустки добрались до мозга и заполнили его собой настолько, что просто вырвались наружу криками, воплями, слезами и громкими фразами. Готов поспорить, родители были в шоке.

Папа продолжал говорить о том, что я вконец оборзел, что я неблагодарный, эгоист, что мне должно быть стыдно за то, что они с мамой все еще меня обеспечивают, а я вот таким вот образом их благодарю. Сам я понимал, что все его слова – чушь собачья. В конце концов, мне ведь не сорок лет, чтобы стыдиться обеспечения родителей, но вот подсознание… Оно заставляло меня вновь и вновь винить себя в том, что мое существование слишком затратно для родителей. Не уверен, что это нормально для семнадцатилетнего подростка. Спасибо, папочка, за еще одного таракана в моей черепушке.

Мама, будучи более эмоционально чувствительной, тут же забеспокоилась о моем психическом здоровье. Она все пыталась меня успокоить, но от ее слов рыдать хотелось лишь больше. На тот момент я ненавидел ее.

Все закончилось так же неожиданно, как и началось. Я уснул, согнувшись в позу эмбриона где-то в углу своей комнаты, а когда проснулся, то увидел торопливые сборы, извиняющееся лицо папы и сжатые в тонкую бледную полоску губы мамы. Я чувствовал себя виноватым за то, что произошло вчера. Они чувствовали себя виноватыми за то, что происходило в течение последних нескольких недель. Все чувствовали свою вину в чем-то, и тогда я понял, что и она тоже имеет синий оттенок.

Мы с мамой уехали в другой город. Она надеялась, что таким образом убережет меня от семейных ссор и очередных срывов. Я надеялся, что, попав в новую обстановку, буду совершенно иным человеком, но все, что мы встретили – это еще большее количество воды, сырости и грозовых туч.

Ничего не изменилось ни через неделю пребывания в Рэйни Тауне, ни через месяц, ни через два.

Я есть грусть. И чтобы избавиться от того, что делает меня таким, необходимо избавиться и от акварели, ставшей неотъемлемой частью моего организма и смешавшейся с кровью. Мама говорит, что это была попытка суицида.