Реальность страха за обликом я  

          На повод о чужой молве.. ты фокус бытия расчётливой руки — стяжаешь..

          Разбойник и трудолюбивый человек нисходит за причалом смазанных, оставшихся сердец души, туда где опыт в роли слёз своего забытого отдаления от права лгать — может стать интересным нюансом времени, после видимого отражения себя самого в зеркале утопающей части эго — перед длинной чередой форм казуальности смысла — быть. Как — то в дружеской беседе «Оно», вновь распечатывая экземпляр своих бед акселератной функции забыть притчи по умалению жизненного эго — сказало: «Вот будешь ты взрослым — узнаешь итог катарсиса правды — жить только по наитию души или её осклабленной базы провидения чуждого разуму естества. Раз за разом всё отчётливее становишься ты едва уловимой колеёй формы само осознания будущих бед и каждый кто подаст тебе папиросы, будет немедленно унижен в реальности сквозившего ужаса своей чёрной души болезни, страха быть нужным». После такого объяснения — «Видимый Свет» — он же — реальность катарсиса больного в суждениях человека, страстно желая доказать самому чувственно уложенному в его мечтах — ответило: «Как же тебе не прискорбно учить белый свет поднимать тяжёлый труд говорящего истязания моей руки сердца, когда за тёмной нишей создания стоит лишь только дух твоей обнищалой личности, называемой «душой». Даже на провидении актёрской прозы, после воли быть сильным — ты оставляешь белый свет и стремишься попасть во тьму своего вредного я. Но какое же оно наизнанку твоих суждений, досужего промысла стать более видимой картины вне судьбы или сострадания времени пользы для себя самого. Основой в твоём теле до сих пор ведут посторонние умыслы — развитие и маска сочувствия стать человеком, при таких же как и ты. Но боль сковывает твоё осторожное видение своевластия паранойи, под тенью скрытности ты вонзишь трость на кольце сложной морали поведения быть — лучше. Как же воздух обвивает твоих дум огромные сплетни и видит солнечный свет, на происходящей параллели высохшего объятия обмана на трогательной пощаде — не умирать». Как раз, в тот повод выжить перед смертью страха эволюции — служил в дородной темноте — нечаянный гранит своеволия стать нравом для войны будущего и звали его «Каждый». Этот принципиальный человек не хотел возносить мораль над одним и тем же чёрным покрывалом мести ума. И столько лет обаятельно раскуривал трубку мира, заносчиво глотая схожий прононс, слаженного бытия перед эквивалентной отсылкой на планету Марс, что в будущем возвещало необычайную прибыль для души осознанного поведения мира «Каждого». Об его трусости ходили легенды и облики морального права жить так, как хотел бы многий из человеческого общества, но уже скоро духовный потенциал материального мира, поднимая экспансии к душе «Каждого», удручал весь земной остров, проходящий между скал параллелей подземной неги схожего бытия времени. Скажешь вдруг его другу, а как же готический орнамент форм права философии быть в том подземном поле справедливым, ведь мирным жителям разных стран видятся цветные отображения времени где — то уходящего «Каждого» и снова, останавливающегося перед экзальтацией пути назад.

          Но вид реальности был схожим с разбойничьим постановлением улаживать сверх того — имманентный долг внутри эмблемы парадокса жизни. На том краю бездны зиждился остаток прежнего мира и восходил в общество как манна перед долгой усладой бытия в духе. Навстречу вновь проходящему «Каждому» здесь всегда общество производит «Философский Лист», который тоже, будучи не очень толерантным находит в мифах явное сходство своих деталей понимать структурный коллапс прошлого, за космической инверсиальной силой перемены, о чём «Каждый» знает не понаслышке и ждёт своего часа будущего во тьме. На роду происхождения суждений для «Оно» встречают образы понятий, через посредственное эго жизни понимать свой возраст смерти. Когда «Оно» встречает «Философский лист», что было от времени надёжным обстоятельством от прозы блага состоять на счёте человеческого я. Вновь говорит свой толк и мысли на покой от естества проникновенной сложности упрёка: «Как ты посмел развить свой ужас философской тьмы, когда бегут твои пародии и ляпы на других и время понимает через связи, что ты лишь «Философский Лист», потерян для немого поколения устоев и морали обелисков. Ты жил и дожидался связанной морали править над другими, что было тщетно и умысел вознёс свою опору перемены под столп косноязычия и блага диалекта. Чтобы опять развить твоё нутро, замешкавшейся прозы и усталости от жизни, о чём ты говоришь всё больнее и сильнее, сложив твою моральную окову под нос упадку и итогу выживать. За идеал тебе знакомого лица услышат преисподние певцы фатальности и новой жадности любви, устроенного ада перед нами. Ну что же, ты готов наполнить свой этюд моральной, склочной параллели мифов — тут»?

          Подумав несколько мгновений тот вымысел, что жаждет быть богатым и любить, осклабился и превратился в черноту пародии над смертью вольной тьмы, на нас смотрящей через параллельное окно надежд. И говорит их злой, потворный промысел и век трудолюбивых за «Оно»: «Ну да, и мог я жить и править над любовью смирно, но путь тот долгий, мне им тяжко управлять, а косность изобилия в твоих мотивах жизни меня заводит в глубину испуга. Я жить хочу как чудо из скалистых гор, по времени которого бегут огни надзора и теней. И ждать хочу свой ястребиный вопль происходящего упадка конъектуры в философском дне. Моя мораль знакома мне, наслышан я о «Каждом», кто хочет препираться в глубине и ждать от чёрных стен седого постоянства — моральный диалог и схожесть перемен, и что же делать мне на том планетном теле. Я жить хочу и улетаю, на смерть в свободный Марс идей и трепет возрождения за жизнь, что схожим диалектом спит на мне и помышляет стать моей моделью, морали утопичности искусства. За этим благом полечу и воскресив тот эполет реальности у блага скал покоя, я буду в философской скорби свой мирный полдень доживать и быть в аду моих стремлений чести».

          На это препирание устоев красоты в движении свобод, подумав в маленькой тиши уснувшего ручья, в котором кажется забрали все свои итоги день и ночь — смышлёный «Каждый» вновь подходит к своим развалам бытия и видит свет, на том краю его встречают «Философский Лист», «Оно», а так же мирный холод постоянства спать, быть на виду и в городской утробе жить, осмыслив все свои преграды трепета и лжи, разбойника и ладного остатка человека. Вот мирный звук по траектории планеты вновь заводит ужас бесперебойной мысли на восток, и философским хохотом уносит печаль растраченного эго «Каждого», им будет жить история и фора для души, сказав так про себя научно — «Каждый» — обдумал здесь трансперсональный крест пародии на личность вне любви, покуда есть ещё их смерть и хохот преисподней весь, над жизненной усладой дребезжит на смыслах оправдания войны. И мне придётся жить и свой не мимолётный уровень реальности тащить, на попранном раю забитого бессилья от ума, желать и спать пока мой сон не обелит их чёрный вепрь червлёной масти жить на лжи, у преисподней дорожить и верещать под философский стол вещей космического права, способствуя моим дородным идеалам — вновь утонуть на этой беспощадной глубине планетной дымки ада.

         Ты подлинно моя спираль утопии предмета для вещей, подумал и оставил свой позорный день великих бед — «Философский Лист», упрочив всё своё родное имя в культуре жизни, как быть и странствием в моральной темноте веков измерять трансперсональный смех дородных идеалов смерти. Их оползень растёт и ждёт моих потерь, обратно хочет истощить проворный враг костей прохлады над нуаром, сказав об этом в мифологии вещей «Философский Лист» — отдал нуарное кольцо «Каждому» и встал на пережитках бытия, ответив: «Моя природа мстит в моих грёзах упреждения быть Богом, а личность идеальной красоты фатального устремляет свой надзор за скромной песней фатума прожить ещё. Весь день я обращался к жизни в том веку, но он куда — то исчезает наяву, чтобы отмстить моим рассказам за прощальный крест, где сетовал позорный столб однажды миром и ждал юдоли преисподней в «Оно». Как быть однако, может мне и повезло, что выполняя весь донос на вымышленной паперти вещей, я остаюсь довольно смел и весь свой опыт возраста сознания познал. Вещей, в чём я как раб и дух доносчик перед тленом покарал своих обид непарный стыд и миром в преисподней оседлал работы смех на той планете под названием «Земля». Но жалкий день лишь в форме света успокоил тень Вселенной, когда я просыпаюсь и иду к тебе». Тут «Каждый» навострил свой смертельный ужас и встал перед жалобой своих обидчиков, чтобы смертью распростёртый миф узнать в самом себе. Так близко подойдя к «Философскому Листу», что оттепель нуарной красоты воспела хороводы преисподней миром. Зная, что будущее философской черты морали будет теперь отчуждением от толпы мира, внутри «Оно», как века парадоксов и стрел ужаса вероятности покаяния перед.

          Застыли и его глаза, спускавшегося зноя ментальной воли быть человеком, но каждым не в своём лице, а творением индивидуального начала биологического ужаса смерти. Ещё бы в рутинной форме образов, что считались светом прежних веков, опускали всё ещё мирных граждан, не дошедших до уникальной возможности осознать пропасть нуарного кольца времени. Замолчав на единственный миг фортуны преисподнего вопроса о былом «Каждый» воткнул свой верхний полог рукава за смертью воображаемого Солнца времени и стал постоянством культуры во мгле, прочитанной как явственное колесо вращения мира прощальных надежд около своего фарса — быть отчуждаемым в руинах последнего шанса преисподней на явь. Глаза его смотрели прямо, перед фортуной часа смерти в эпилогах за сном морали, желать или усыпить разбойника как возраст трудолюбия, поколений считавших себя признанными в вечном позоре быть человеком. Немного поодаль стоял на риторике смысла окружной декады площади Вселенной — трансперсональный ученик света, звали его «Форт Многих Вероятностей», все его не переносили, так как сладить с ним было невозможно. В космическом ужасе хаотического движения бесконечных планет ему уместно было бы просчитать трогательный силуэт человека «Каждого», чем рассчитывать умные формы фатальности экзальтированной плеяды чрева достижений Вселенского масштаба, за их узко расположенной границей сверх естественного разумения жить. Этот полифункциональный тип разума, названный «Форт Многих Вероятностей» спускался и поднимался через субстанции внеземной фортуны, влекомой ужасом к порогу преисподнего света, как чёрный символ экзальтированной дружбы простого народа общего человечества всех планет во Вселенной и малой народности человечества планеты «Земля».

          Подойдя к своим объективным успехам верного права сознания, «Форт Многих Вероятностей» обратился с научным докладом к «Философскому Листу», рассказав: «Как раз после моей встречи со старым другом «Видимым Светом», показав ему много утвердительной формы парадоксов сознательного манипулирования экзистенциальным возрастом гипноза мысли — мы придумали оставить путь напротив формы философского ренессанса в удобной форме, что нужно малым народностям. Как части целого континента Вселенной преследовать своих сограждан в космическом пространстве объективной дали форм оказуаленного в их лице. Так было принято на планете «Земля» и так уже сформировано лучшим из начальных классов мира футурологического единства ведомых образов состояния мысли, быть как Боги внутри реальных сфер нуарной тленной жажды стать концом последнего творения среды жизни. Но эволюция в своей риторике так мало упустила в своём декадансе, что чувство, которое осталось после моего деления на атомы — пролетело всего лишь сотню миль или желаний быть в катарсисе ноосферы живого. Это прискорбно, но даже «Оно» не сможет стяжать свои футуристические планы декад построения власти в космосе были, так как характер видимой оценки реальности ноосферы в расчёте на атомный номинал доказательств права на свободу быть человеческим, проигрывает в планетной множественной среде, к чему я и пришёл сквозь дебри форм фатальных оценок праксиса судьбы мира. А дальше, ну не знаю.. довольный также оседлает свою корову права под собой, но ценность универсалий смысла в повторении Вселенной может исчезнуть как биометрическое условие войн между галактиками разных видов. Поэтому, мой друг, оставайтесь пока на своём склоне формального утверждения догм, перед равными социальными слоями мирного общества, где быть каждым, не значит быть «Каждым», а протоптанная колея времени уносит все свои следы смерти вперёд, чтобы опробовать их вкус и объектность наслаждения моральной оценкой права в истине Вселенной».

          Не очень довольный ответом на это атомное, фривольное, эгоистическое право быть слишком модным — «Философский Лист» доказал обратное сходство планетной формы экзистенциальных длин материи кругом видимой дальности точек быть и ответил: «Наконец — то вопрос о риторике права желать своей душе многих бед останется позади, что всемирно меня облагораживает и успокаивает. За этой тусклой моделью планеты «Земля» всё ещё прячется единое созвездие космических длин, в чём мерное лекало бытия исступляет тот самый декаданс, который очень приятен людям, и каждому будет сознательно помогать его искус свободного пера, происходящего над дымкой нуарной тени ада, немыслимо правда, но оставаясь в тени сомнений я точно уверен, что образ благородства создаст свой тленный мир вещей. Как будто бы идеальный свет восторгается и видит преисподняя, отгороженного мифа в самом себе вещественном внеземном соучастии быть Вселенной. На этой паузе времени куда — то вдаль улетает моя сущность сознания и образ желаемого окончания мифа всегда будет статичным предсказуемым тоном готовых эквивалентов бытия. И я также заканчиваю свой прощальный монолог преисподней чести быть человеком, что в будущем скажется на моих друзьях, также откровенно говоривших на языках потусторонней мантии понятий о мире и власти внутри энергии космоса. Как жаль, что в этом декадном цикле трансперсональных ран вечности мы уже не встретимся, но будем на связи через объективность фатального смысла реминисцентного к казусам мифа, положительно отражающего вид живого во Вселенной облика сущности меры в законах быть».

Рассказ из сборника прозы «Рассказы — за тем, что нечто»