Предатели Предатели. Глава 2

Глава 2

-Так и не приходила в себя, Кестер? — услышала я чей-то голос.

Услышала, точно, через толщу воды, едва разобрав слова. Голосу ответил другой голос:

-Никак нет, господин штандартенфюрер!

-А каково ее состояние?

-Тепература слишком высокая. Под сорок. Сбиваем.

Я попыталась. Я очень старалась, сама не зная, зачем. Но наконец, мне это удалось — я открыла глаза, и веки были такими тяжелыми!

Взгляд. Глубокий. Очень серьезный, озабоченный. Правильной, просто точеной формы лицо с европейскими скулами и слегка удлиненным, но изящно вырезанным, тонким с горбинкой носом, явно выдававшим благородное происхождение. Густые, темные брови, тонкогубый, но очень выразительный рот. Черный с серебром безупречный мундир и черная же фуражка СС. Поразительной привлекательности лицо, глаза очень красивые, светло-голубые, но не «рыбьи», как у рядового Вермахта Курта. Прозрачные, чистые, ясного, лазурного оттенка.

-Она приходит в себя, Кестер! — произнес мужчина в мундире. И вдруг его ладонь легла на мой лоб. Прохладная, мягкая ладонь. Он молча смотрел на меня, а его лицо расплывалось, не давая мне разглядеть его.

-Поднимайте ее, Кестер, она нам нужна!

И последним, что я видела, были его руки, натягивавшие черные кожаные перчатки.

-Она спит или опять без сознания, Кестер?

Снова тот же голос. И я открыла глаза.

-Доброе утро, господин офицер, — сказала я.

Он обернулся, и я снова увидела его ясные глаза.

-Вообще-то, вечер, фроляйн. — Он подошел ближе, взял стул и присел. — Откуда вы знаете, что я офицер? Ведь я одет в гражданскую одежду.

На нем было расстегнутое мышиного цвета пальто и мягкая шляпа того же оттенка, надетая слегка набок, что придавало его лицу особое обаяние. Впрочем, он тут же снял ее, обнаружив очень темные, почти черные волосы, густые, чуть примятые шляпой. Они оттеняли его светлые глаза и делали их особенно яркими и выразительными. Его рука взлетела и поправила упавшую челку.

Я непроизвольно наблюдала за ним и, сама того не замечая, просто не могла оторвать глаз. А он смотрел на меня в ожидании ответа.

— У вас стрижка армейского образца. Но выправка не солдата. Да и пальто ваше явно не из магазина готовой одежды. Солдат себе такое вряд ли позволит.

Гость усмехнулся.

-Прекрасно! Умозаключения, достойные сыщика! Или разведчика…

-На самом деле, я просто помню ваш прошлый приход — вы были в форме СС.

Он рассмеялся, и из глаз его хлынуло, окатило меня неожиданное обаяние.

-Что ж, в таком случае, я представлюсь — я штандартенфюрер СС Франц Генрих фон Канарис. А вы?

Я не стала напоминать ему о том, что в его распоряжении наверняка находятся все имеющиеся на меня сведения.

-Сержант Военно Воздушных Сил Советского Союза Екатерина Клямер. Борт-стрелок, — отрапортовала я.

-Ясно. Какое задание вы выполняли на момент падения вашего самолета?

-Разведка расположения ваших танковых частей.

-Успели разведать?

-Так точно. Все данные были нанесены мною на карту, которую я отдала пилоту после вынужденного приземления на парашютах.

-Зое Уваровой?

-Так точно… Ее расстреляли, да?

-Да.
-И нельзя было просто отправить в лагерь?

-Вы задаете слишком много вопросов, сержант Клямер. Но поскольку это частная беседа, я отвечу. Веди она себя иначе, осталась бы жива. Она же не желала отвечать на элементарные вопросы, хамила, чем и вызвала гнев — надо сказать, необузданный гнев — лейтенанта Хайнца… Скажите, а вас не удивляет, что вы не только остались живы, но и не отправлены в лагерь? Как вы думаете, почему вы здесь, в Бранденбурге, отданы в распоряжение СС?

-В Бранденбурге?

-Именно.

-Честно сказать, понятия не имею. Я только лишь заметила, что ваших сильно удивил мой немецкий. Но ведь это не причина, что бы мной так заинтересовались в СС!

-Вообще-то, с вашего немецкого все и началось. Вы знаете о том, что разговариваете во сне?

-Знаю.

-Это не самая лучшая особенность для разведчика. Впрочем, наши люди, приставленные к вам, не услышали пока ничего, кроме отборной армейской брани.

Я невольно рассмеялась и увидела затаенную улыбку в его удивительных глазах.

-Откуда это у вас? От вашего деда? Да-да, оберлейтенант Ленц сообщил нам о вашей беседе. После нее мы заинтересовались вами еще больше.

-Хотите завербовать? — бахнула я, не очень подумав.

Канарис поднял брови.

-А вы бы согласились?

Я молчала, не зная, что ответить.

-Так как?

-Я не хочу убивать своих, — тихо ответила я.

-Советую вам не задавать необдуманных вопросов, сержант Клямер… Особенно, если с вами будет разговаривать Гуго Мантейфель, бригадефюрер СС…. Пока что мы собираем сведения о вас и ничего о вашей дальнейшей судьбе пока не решено.

-Сведения обо мне? Но ведь я рассказала о себе все, что могла!

-Опять волнуетесь и не думаете! Старайтесь сохранять хладнокровие в любой ситуации. Разве вас этому не учили?

-Нет. Я — не разведчик. Я только лишь борт-стрелок.

-И самолетом управлять не умеете?

-Умею, — буркнула я. — Вы вот тоже возитесь со мной, советы даете о том, как себя вести…

-Тоже? А кто еще советовал?

-Оберлейтенант Ленц. Он был очень добр ко мне. Надеюсь, его не накажут за это?

-Это частная беседа, Клямер.

Я посмотрела ему в глаза, чувствуя, что каждый раз от этого мое сердце замирает где-то глубоко-глубоко. И в эту самую глубину проникал его взгляд. Ищущий, нащупывающий. Страшно ли мне было, приятно ли, я не понимала, но я глядела на него, как кролик на удава.

-Вы тоже добры ко мне, господин штандартенфюрер, — пролепетала я. — А могли отправить в застенки Гестапо и пытать до тех пор, пока я не скажу…

-Что скажете? Вам есть, что добавить к тому, что вы уже сказали?

Он надел шляпу и поднялся.

-Нет. Ничего. Честно!

-Не волнуйтесь, вас еще ждет встреча с бригадефюрером Мантейфелем, — вздохнув, произнес он.

-Вы пугаете меня!

-А чего вы ждали от офицера СС!

Встреча с Гуго Мантейфелем не заставила себя ждать.

Меня перевезли из палаты в комнату с совершенно белыми стенами. Сказали, что мне предстоит операция — моя нога неправильно срасталась, и ее собирались переламывать и складывать заново.

Боли я всегда боялась ужасно! Правда, надеялась на какой-нибудь наркоз, но все-таки, потряхивало.

Доктор, тот самый Кестер, ободрил меня, сказал, что обезболят, что хирург у них очень хороший… Кестер не знал толком, как вести себя со мной. Помнил, что я — русская летчица, но слышал, как со мной разговаривает Канарис. В конце концов, просто доктор взял в нем верх.

-Ложитесь спокойно, фроляйн. Скоро придет хирург и все сделает прекрасно. Бегать будете вприпрыжку, обещаю!

И я послушно улеглась на стол, уставилась в абсолютно белый и безупречно ровный потолок. Послышались шаги по гулкому коридору, дверь распахнулась и вошли двое, мгновенно ставшие резким контрастом к снежно-белым стенам своей черной формой с яркими алыми повязками на левых рукавах. Франц Канарис и высокий, с «пивным» животом и лысой головой человек. Он как-то странно переваливался при ходьбе и это казалось бы забавным, если бы не его взгляд. Войдя, он уставился на меня, обернулся к Канарису.

-Так это она?

-Да, господин бригадефюрер!

Вошел человек в белом халате.

-…О! Добрый день, Рюменике! — воскликнул пришедший с Канарисом.

-Добрый день, господин бригадефюрер! Добрый день, господин штандартенфюрер! Добрый день, Кестер, и вы, фроляйн! Я могу осмотреть пациентку, господин бригадефюрер?

-Конечно, Рюменике, конечно! Приступайте к своим обязанностям.

Рюменике осмотрел мою ногу, пощупал, вызвав боль, но я терпела в создавшейся тишине, все так же уставившись в потолок.

-Ну, и что, доктор? — подал голос Канарис.

-Надо переламывать, как я и говорил. Вот ее рентгеновские снимки.

Обернувшись к столу, он взял папку со снимками и подал Канарису.

-Пусть она сядет! — неожиданно приказал Мантейфель.

-Вы хотите переговорить с фроляйн, господин бригадефюрер? Кестер, поднимите подголовник!

Кестер обошел стол и поднял верхнюю его половину так, что я оказалась в положении «полусидя».

-Ну, что же, сержант Клямер, рассказывайте, зачем вас заслали к нам!

Голос Мантейфеля гремел в операционной.

Я выдохнула.

-Мы совершали разведывательный полет над территорией ваших войск. Нас интересовала дислокация и численность ваших танковых частей…

-Вы держите меня за идиота?! Вашу версию я уже слышал. А теперь мне нужна правда — с какой целью ваше командование отправило вас в наш тыл!

-Мне нечего к этому добавить, господин бригадефюрер.

Он приблизился ко мне, и я невольно сжалась, поискала глазами Канариса и увидела его взгляд. Настолько серьезный, даже потемневший, что мне стало еще хуже. Медленно, очень медленно я перевела взгляд на Мантейфеля. У него оказались разные глаза — один голубой, другой зеленый.

-Я повторяю свой вопрос в последний раз — с какой целью ваше начальство отправило вас в наш тыл? Неужели вы думаете, я поверю, что советская разведка станет вот так глупо разбрасываться таким блестящим знанием немецкого языка?!

-Но я служила не в разведке, господин бригадефюрер. Я – борт-стрелок.

-Рюменике, приступайте к своей работе, не стойте, как истукан!

Тот даже вздрогнул невольно.

-Так точно, господин бригадефюрер… — пролепетал он. — Кестер, подите сюда, поможете мне.

-Я бы посоветовал вам надеть на нее наручники, Рюменике, — сказал Мантейфель.

Рюменике бросил на него растерянный взгляд, Кестер открыл тумбочку и достал наручники, две пары. Я оцепенело следила за его движениями, за тем как он дрожащими руками, то и дело оглядываясь на Рюменике, приковал сначала одну мою руку к столу, а потом вторую.

-И так, Клямер, вы продолжаете настаивать на том, что совершенно случайно ваш самолет свалился в нашем тылу?

-Да, господин бригадефюрер.

-А еще вы хотите сказать, что вы, внучка немецкого офицера, служившего в царской армии, дочь наполовину немецкого инженера, объявленного комиссарами врагом народа, вот так запросто стали летчицей, а не отправились в сталинские лагеря, где вам самое место?

-Но это правда, господин бригадефюрер! Ваши офицеры мне поверили!

-Ну, как же, как же! Если вы имеете в виду этого оберлейтенанта Ленца, то тут нет ничего удивительного. Обычный полевой офицер, не вояка, не член партии. В голове бог знает что, устал, воюет, как я понимаю, не по убеждению. Увидел смазливенькую девчонку и растаял!.. Ничего, отдел внутренней безопасности им займется. А вот Канарис… Он у нас «голубая кровь», благородное воспитание, не позвояющее обидеть женщину, даже если она — вражеский летчик. Впрочем, свое дело он знает. Да, Канарис? Что скажете? Жаль девчушку?

-Господин бригадефюрер, если позволите, я хотел бы сообщить к слову — мы собрали всю возможную информацию о родственниках сержанта Клямер, ныне живущих в Германии.

-И что же вам удалось откопать, Канарис?

Канарис отделился от стены, у которой стоял и протянул Мантейфелю небольшую черную папку.

-Здесь все. Справки обо всех родственниках, фотографии. Даже те, на которых изображна сама сержант в детском и подростковом возрасте. Ее вполне можно узнать.

-Откуда ее фотографии у них?

-Мы обнаружили их в семейном альбоме. По показаниям членов семьи, привезены отцом сержанта, Эрихом Клямером в период его рабочих командировок.

-А ее нынешнее фото вы им показывали? Что они говорят?

-Похоже, узнают и она та, за кого себя выдает.

-Вы сказали: «похоже»?

-Сержант Клямер сейчас, мягко выражаясь, выглядит не очень. Да и более или менее современных ее фотографий у них не имеется.

-Короче говоря, полной уверенности у них нет?

-Нет.

-Приступайте, Рюменике!

Тот придвинул ближе столик с инструментами, натянул перчатки. Лицо его было закрыто марлевой маской. Кивнул Кестеру, который тоже успел облачиться в перчатки и маску. Кестер взял в руки шприц и наполнил его жидкостью из маленького пузыречка. Приготовился колоть в мою обезображенную ногу.

-Стоять, Кестер! Что это?

-Это местная анестезия, господин бригадефюрер.

-Дайте сюда!

Едва заметно Кестер пожал плечами и протянул шприц Мантейфелю.

-А разве в подобных случаях не делают общий наркоз? — спросил он, беря в руки шприц.

-Делают. Но сейчас большой дефицит морфия, господин бригадефюрер. Все идет на фронт, — ответил Рюменике.

-Тогда не будем создавать дефицит и местной анестезии тоже, доктор. Надюсь, эту дозу можно сохранить?

-Д-думаю, да…, — произнес Рюменике еле слышно. Откашлялся.

-Тогда уберите ее, Кестер. А вы работайте. Работайте, Рюменике! — гаркнул Мантейфель напоследок.

Доктор невольно вздрогнул, а Кестер поспешно принял шприц из рук Мантейфеля.

Гуго Мантейфель уставился на меня, и я не смела даже глянуть на Канариса.

-Так и будете упорствовать, Клямер?

-Мне нечего вам сообщить.

От ужаса я еле шевелила языком. Рюменике взял в руку скальпель и склонился над моей ногой. Ни он, ни Кестер не глядели на меня.

-Р-ю-м-е-н-и-к-е!! — заорал Мантейфель.

Скальпель разрезал мою кожу по свежезатянувшейся ране.

Возможно, в шоке от происходящего, а скорее всего, благодаря прекрасно отточенному инструменту, слишком сильной боли я не почувствовала. Тем не менее, меня почему-то затошнило. На белую простынку брызнула кровь.

-Не смотрите, фроляйн… Не смотрите! — прошептал Кестер через маску.

Я, наверное, чудом его услышала, и еще большим чудом его не услышал Мантейфель.

С трудом я оторвала взгляд от своей ноги, залитой кровью и невольно, почти случайно встретила взгляд Канариса. Он был чёрен.

-Говорите, Клямер! — приказал Мантейфель. — Говорите, пока можете!

-Я… сказала… все, что могла, — прохрипела я.

-Продолжайте, Рюменике!

Сцепив зубы и уставившись в равнодушную белизну стены, я чувствовала, как доктор сделал еще несколько разрезов. Но еще сильнее я ощущала на себе пристальный взгляд Мантейфеля.

-Куда вы смотрите? На меня смотреть! Я сказал — СМОТРЕТЬ НА МЕНЯ!

Я посмотрела на него и краем глаза заметила, как блеснули в руках Рюменике какие-то щипцы с длинными острыми краями.

Когда захрустела кость, я закричала. Такой дикой боли я даже представить себе не могла. Из глаз брызнули слезы, тошнота подкатила к горлу. И мой последний взгляд упал на Канариса. На щеках его играли желваки…

-Господин бригадефюрер! — воскликнул он хрипло.

И тут же в дверь постучали.

В тумане уходившего сознания я услышала, как чей-то тихий вежливый голос сообщил, что Мантейфеля вызывают — на проводе Берлин. Еще несколько секунд и Канарис крикнул сдавленно:

-Кестер, анестезию!.. Приведите ее в сознание!

Острый запах нашатыря ударил мне в нос. Я открыла глаза и увидела Кестера, стоящего со шприцем наготове.

-Вы уверены, что этот… разговор господин бригадефюрер не соберется продолжить, господин Канарис? — спросил Рюменике, вглядываясь в мое лицо.

-Насколько я знаю, бигадефюрер ждал этого звонка и после него должен уехать. Машина уже ждет его у подъезда.

-Хорошо. Давайте продолжим, Кестер.

Тот вколол мне анестезию.

-Как вы себя чувствуете, сержант?

Канарис подошел ко мне.

-Бывало лучше… — я слабо улыбнулась. — Почему он мне не верит? А вы… вы мне верите?

Он дотронулся до моей руки.

-Давайте отложим этот разговор, сержант. Сейчас вам сделают операцию и отвезут в палату… Снимите эти чертовы наручники, Кестер!

-Так точно, господин штандартенфюрер! Сию минуту!

-Я оставлю вас. Заканчивайте.

И он вышел из операционной.

Окончательно я проснулась уже в палате. Вся операция прошла, как в тумане, а когда меня увозили в палату, я просто отключилась….

Я огляделась. В палате никого не было, даже привычного солдата в белом халате, который обычно сидел около двери на стуле и читал газету, точно, сам являлся еще одним предметом обстановки. Сейчас стул пустовал.

Я попыталась сесть, что, наконец, мне удалось с очень большим трудом. Голова кружилась, спина ныла, но я дотянулась до тумбочки и взяла стакан воды, стоявший на ней. Выпила. Потом откинула простыню и поглядела на свою ногу, упрятанную в аккуратный гипс.

Дверь открылась, и вошел солдат. Серьезно посмотрел на меня.

-Лягте, фроляйн, вам нельзя вставать, — произнес он довольно спокойно.

-А как, вы думаете, я смогла бы встать?! — усмехнулась я.

-Тем не менее, я прошу вас лечь. Кроме того, я имел в виду ваше слабое состояние, а не попытку убежать с вашей стороны.

И он уселся на свой стул, дав понять всем своим видом, что и так сказал мне слишком много.

Я легла, уставившись в потолок. К сожалению, койка моя стояла так, что единственное окно здесь оказалось за моей спиной. Так бы хоть на улицу поглазела…

За пятнадцать минут до этого охранник, являвшийся шарфюрером СС Клаусом Дицем, докладывал Канарису.

-Она спит, господин штандартенфюрер. Все в порядке.

-Что говорит доктор?

-Он просил передать, что состояние больной удовлетворительное, операция прошла хорошо. Только разве что…

-Что, Диц?

-Доктор сказал, что она очень слаба… И еще кое-что.

-Да, Диц?

-Она снова разговаривала во сне.

-Опять ругалась? — улыбнулся Канарис.

-Нет, господин штандартенфюрер.

Канарис поднял брови.

-Она… она звала вас.

-То есть?!

-Все время повторяла: «…Канарис… Канарис…» Это дословно.

-Вот как… Каким было выражение ее лица при этом?

Диц на секунду опустил голову, точно, смутившись.

-Она… Я даже не знаю, как сказать… Ее брови… Словно, она плакала. Только без слез. А губы улыбались. Если позволите… создавалось впечатление, что она зовет любимого человека. Простите!

Канарис откинулся на стуле.

-Интересно, интересно… Идите, Диц. Вы свободны.

-Так точно, господин штандартенфюрер.

После его ухода, Канарис поднялся из-за стола и подошел к окну.

-Странно, сержант Клямер. Странно… Хотел бы я знать, что творится в вашей головке, что вам снилось такое.

Простояв еще несколько секунд, он развернулся и твердым шагом вышел из кабинета.

Он стоял у моей койки, и затаенная улыбка играла в его ясных глазах.

-Ну, здравствуйте, сержант. Как вы себя чувствуете сегодня?

-Добрый день, господин штандартенфюрер. Спасибо, хорошо.

-Чего-нибудь хочется?

-Да.

-Это хорошо. Чего же?

-Я хочу продолжить тот разговор.

Канарис поднял брови.

-Разговор?

-Я спросила вас, верите ли вы мне. Вы ответили, что мы поговорим об этом потом. Теперь можно?

-Но вы тогда сначала спросили, почему вам не верит бригадефюрер Мантейфель. Что же, теперь вас это не интересует?

-Мне плевать на вашего Мантейфеля! — выпалила я. — На него и его гестаповские методы.

-Он и работает в Гестапо, сержант.

-Так вы ответите на мой вопрос?

-Почему вас это так интересует? Вы считаете, что от этого зависит ваша жизнь?

Я помолчала, отвела от него взгляд.

-Меня сейчас очень мало интересует моя жизнь. Похоже, для вас она и гроша ломанного не стоит.

-Вам не хочется жить?

-Зачем теперь? На родину мне возврата нет, здесь меня, видимо, тоже ничего не ждет хорошего.

-Ну, не говорите «гоп», пока не перепрыгните!.. Вас задело то, что я не попытался прекратить действия Мантейфеля во время операции?

-Я же не дура, господин штандартенфюрер! Я понимаю, что вы не имеете никакого права перечить старшему по званию, тем более, что это абсолютно бесполезно в данном случае.

-Вы правы. В данном случае это совершенно бесполезно. Но я вам верю, сержант.

-Согласитесь, глупо ведь посылать разведчика таким вот образом! Нет никакой гарантии, что я попаду, куда надо, что меня сразу же не расстреляют, что у меня появится возможность добыть какую бы то ни было информацию. Как минимум, мне нужен сообщник.

-А если это не разведка, а диверсия?

-Все равно. Согласитесь!

-Согласен. Глупо. Но нельзя мыслить за других, будучи уверенным, что они мыслят так же. Мантейфель, например, склонен ждать от русских чего угодно… Правда, то, что вы, после всего, что произошло с вашей семьей, не оказались в лагере, а наоборот, стали летчиком, пользовались доверием, действительно вызывает сомнения.

-Мне просто повезло.

-Возможно.

-Но вы, вы, штандартенфюрер, мне верите?

-Верю. И считаю, что с вами нужно работать и дальше.

-То есть?

-Возможно, послать вас к… в тыл к русским.

-Вы хотели сказать » к вашим»?

-Да. А вы считаете их своими?

-Не знаю. Теперь не знаю. Честно… Мне и раньше часто казалось, что я чужая среди своих. Мне доверяли, но без конца проверяли. Часто напоминали, что я — немка, хотя в моей крови немецкой только четверть.

-Что вы чувствуете здесь?

-Я хочу, что бы мне поверили.

-Именно я? Или вы сочувствуете нацизму?

-Оберлейтенант Ленц говорил мне, что когда-нибудь война закончится. Когда-нибудь, если выживу, я снова смогу надеть красивое платье, улыбаться и быть счастливой… Нужно только выжить. Это предательство, господин штандартенфюрер? Скажите мне! Ведь если так думать и соответственно действовать, то выходит, я смогу предать любого, лишь бы выжить!

-Я уверен, оберлейтенант Ленц наживет себе кучу неприятностей, если до него доберется свора Мантейфеля… А еще я думаю, что он — умный человек, чуткий, он понял вас, ваше странное положение. И он уверен, что вы не станете предавать всех подряд, лишь бы спасти свою шкуру. Мне кажется, он именно поэтому просто уговаривал вас не лезть на рожон и остаться в живых. Потому, что война действительно, когда-нибудь закончится. А вы — красивая девушка, рожденная для любви и счастья. Вот, что он хотел сказать, я думаю.

-Для любви? Вы считаете, я способна сейчас думать о любви?! Я? Калека?! Мне даже волосы обрили, и я попросту на черта похожа сейчас. Еще и шрамы останутся.

На моих глазах невольно выступили слезы.

Канарис рассмеялся, накрыв своей ладонью мою.

-Слава Богу, вы действительно еще очень даже способны думать о любви! Волосы отрастут, сержант, шрамы на ноге закроет юбка, а на спине… Их ведь увидит, кроме доктора, только один мужчина — тот, которого полюбите вы, и тот, который будет любить вас. А если так, то он лишь поцелует его, сокрушаясь о том, что вам пришлось пережить.

Я закрыла глаза, что бы они, проклятые, не выдали меня снова. Слова Канариса обожгли мне сердце, а он об этом и не подозревал.

-Если же вернуться к нашему разговору, то я вам верю, даже не смотря на те сомнения, которые высказал бригадефюрер Мантейфель. Просто верю и все. Сам не понимая, почему.

-И я не обманываю вас! — горячо воскликнула я. — Скажите… может, есть возможность устроить очную ставку? Я имею в виду моих родных, которые живут в Берлине, и меня. Я все-таки, надеюсь, что они узнают меня.

Канарис с любопытством посмотрел на меня.

-Но ведь сомнения в вашей легенде относительно вашего происхождения — не все, за что цепялся Мантейфель. Как вам удалось выжить, как удалось стать летчицей? Вам, отпрыску уничтоженной семьи!

-Не знаю. ПРАВДА НЕ ЗНАЮ!! — выкрикнула я.

-Успокойтесь, сержант. Элемент везения, судьба, промысел божий — во все это я верю, как бы оно ни называлось. Кроме, пожалуй, случайности. В случайности я не верю… И еще — я вижу, что жить вам хочется. Очень хочется. Иначе бы вы так не переживали из-за того, верю ли я вам или нет. Вы понимаете, что сейчас ваша судьба или даже жизнь зависят больше всего именно от меня. Я веду ваше дело и по поводу вас у меня есть кое-какие соображения. Вы готовы идти на контакт? Готовы работать на нас всерьез?

-Я уже говорила — я не хочу убивать русских.

-Вам и не придется. Только если в самом крайнем случае. И так?

Я молчала. Только теперь я не видела Зойкиного лица. Я видела деда. Кажется, целую вечность назад я прибежала к нему и пожаловалась, что соседский мальчишка Васька Прохоров стащил яблоки с нашей кухни, которые наша домработница Аннушка приготовила для пирога. Мне было лет пять или шесть. И тогда дед сказал мне:

-Я терпеть не могу ябед, Катенька. Ябед и предателей. Никогда ни на кого не жалуйся. Запомни!

Он гладил меня по голове.

-Ступай, найди Ваську и, если он еще не слопал все яблоки, оставь ему одно и скажи, что остальные для пирога и пригласи его на чай. Поняла?

Я тогда нашла Ваську, передала все, что просил дед. Васька глядел на меня ошалело, потом медленно отдал яблоки, не оставив себе ни одного и сказал, что придет на чай. А когда я шла назад, крикнул:

-Катька! Слышь, Катька!.. — я обернулась. — А если кто обижать станет, ты мне скажи. Поняла? Я им в морду дам!

-Я — не ябеда! — гордо заявила я и отнесла яблоки на кухню.

Я так никогда и не жаловалась ему, но мои обидчики всегда и неизменно получали тумаков. Видимо, все-таки, от Васьки. Следил он за мной, что ли…

-Вам нужно подумать? Вероятно, вам хочется знать, что с вами случится в случае вашего отказа?

-Я думаю, тут одно из двух — лагерь или расстрел, — ответила я.

-Верно… Вам действительно так дорога ваша родина?

-Вы знаете, господин штандартенфюрер, каково мое отношение к моей родине. Она отняла у меня все, что мне было дорого. Но мне претит само предательство, коварство по отношению к тем, кто мне доверяет.

-Боюсь, что в военное время волей или неволей происходит переоценка ценностей. Брат идет против брата, сын против отца…

-Неправда! — запальчиво воскликнула я. — Времена всегда одинаковые! Вернее, то, что происходит вокруг, не влияет на человека. Если он трус и подонок, он им и будет, если же он настоящий человек, он им и останется. Просто в такие тяжелые времена все выплывает наружу, все становится явным. Вот и все.

Канарис смотрел на меня странным взглядом.

-На что же вы рассчитывали, сержант, когда сдавались в плен? Вы ведь могли застрелиться. Думали, попадете в лагерь, отправят вас на какие-нибудь работы, так и выживете? А что потом?

-Не знаю. Знаю, что дороги назад, наверное, нет.

-Нет. Даже если бы вам удалось сбежать, вернуться в Россию, ваша история вряд ли вызвала бы у комиссаров сочувствие. Скорее, очень большие сомнения. А сомнения они, как известно, разрешают одним способом… Вам дать время для размышлений?

-Нет. Я согласна.

Канарис посмотрел на меня долгим взглядом, пристальным, недоверчивым.

-Вы понимаете, что дав официальное согласие на работу с нами, вы окончательно теряете свою родину, все свое прошлое там, всех возможных друзей — то есть, всякую надежду на возвращение? Дороги назад не будет. И я так сейчас говорю с вами, говорю о таких вещах, о которых в подобных случаях не говорят с теми, кто переходит на нашу сторону, потому что, обычно это просто трусы, пытающиеся выжить, готовые на любую подлость. Их элементарно пугают расправой, ибо они иного и не заслуживают. Единожды предавший, как говорится… С вами ситуация немного иная. Вы мечетесь между двумя берегами, не зная, куда пристать. — Канарис сделал небольшую паузу, поглядев в окно, а я следила за взглядом его поразительных глаз. — По сути, сержант, у вас ведь и нет родины, как таковой. Ваши родители, за исключением бабушки, не русские. Мама была полькой, если не ошибаюсь?

-Да.

-Теперь вот и подумайте, как тесно ваши корни связаны с Россией.

-Но я родилась там, выросла, говорила и говорю по-русски.

-Но воспитывали вас, насколько я понимаю, не совсем в русских традициях. Вы чувствуете себя по-настоящему русской?

-Вы хотите знать, насколько я привязана к этой стране, что бы ее предать? Или может, я обманываю вас, что бы потом сдать русским?

-Уверен, Мантейфель именно так и решит!.. Впрочем, моя работа не очень-то касается Гестапо. Решать мне и моему непосредственному начальству… И так, я все-таки, дам вам время на размышление. Тем более, что до вашего полного выздоровления достаточно далеко.

-Что же будет, когда я поправлюсь?

-Если вы дадите согласие на работу у нас, окончательное и однозначное, с вами начнут подготовку к этой работе. Придется многому научиться, набрать хорошую физическую форму.

-Хотите сказать, что меня ждет очень серьезное задание?

-Более чем. Но пока об этом ни слова… Выздоравливайте, сержант!

И он вышел, не произнеся больше ни слова.