Когда господин Хольмен всё-таки смирился с неизбежной жестокой правдой и позволил своей жене вызвать доктора Олави, было уже поздно: шестнадцатилетнюю Кристину Хольмен – дочь господина Хольмена было невозможно спасти.
Впрочем, как можно было ждать от господина Хольмена иного? Всю жизнь он заботился о репутации своего дома и своей семьи. Поддерживающий капиталы отца и деда, приумножая их, господин Хольмен верил – только дисциплина ему поможет вести хозяйство и деньги непоколебимо. Господин Хольмен верил в строгость и сам придумал для себя целый свод правил, подчинив этому своду жизнь целого поместья и всей своей семьи.
Все знали: у Хольмена не бывает напрасных трат. Если дочери или жене заказывается новое платье, то это для приёма гостей или выхода в свет, а не для следования моде. Если готовится званый обед – так это по большому поводу. Остальное – неуместно. Также все знали о том, что господин Хольмен придерживается строгого режима дня, а вместе с ним – жена, дочь и слуги. Никакого позднего отбытия в постель – всё не позже десяти! Никакого лежания в постели до полудня – подъём в шесть. Далее – молитва, физические упражнения или прогулка, завтрак (обязательно скромный), и дела – для господина Хольмена по вопросам торговли, для госпожи – разбор писем и вопросы благотворительности, для Кристины – образование.
После – обязательный обед у точно установленный час. За обедом – вопреки положенной городской традиции – никакого вина – лишь вода и кофе. Затем – краткая семейная прогулка, совмещающая в себе досуг семьи и одновременно дело – обсуждались дела и ближайшие траты, и каждый в свою сторону: господин Хольмен по необходимым встречам, госпожа – рукоделие или чтение, Кристина – также – рукоделие, чтение или сочинение собственных стихов. Потом вечерняя молитва, ужин, час свободного времени и спать!
И если господину Хольмену приходилось нарушать порою по необходимости собственный режим (что он воспринимал весьма болезненно), то для госпожи и дочери таких исключений не было допущено. Даже с бальных веселий и вечеров они уходили так, чтобы лечь спать в положенное время. И сложно было сказать – насколько для обеих это было естественное и собственное желание. Госпожа Эльсе Хольмен была очень мягким и тихим человеком, в духе покорности правилам воспитывала и дочь.
И всё бы шло своим чередом, если бы…
Впрочем, сначала господин Хольмен, как человек непоколебимый и очень оберегающий свою репутацию, решил, что это просто баловство. Впервые за все юные годы его дочь не явилась к завтраку, хотя вилась к молитве.
Эльсе Хольмен нахмурилась, но ничего не сказала. Господин Хольмен велел служанке отправиться к дочери и напомнить ей о распорядке дня.
Служанка вернулась бледная и испуганная:
–Госпожа Кристина сказала, что не будет есть.
–В таком случае, она останется голодной! – отвечал господин Хольмен и велел убрать приборы Кристины. Жена не посмела воспротивиться, съела свой завтрак в молчании, но когда ушёл муж, поднялась к дочери.
–Ты не спустилась на завтрак, дитя моё, – в отсутствии мужа Эльсе всегда становилась чуть строже. Она чувствовала, что должна вместо него быть воплощением дисциплины.
–Да, – Кристина впервые не поднялась навстречу матери, и даже не взглянула на неё, так и осталась лежать.
–Что-то случилось? Ты больна? – строгость госпожи Хольмен уступила милосердию и состраданию матери. Эльсе присела к Кристине на постель, коснулась её лица.
–Ничего, – равнодушно ответила Кристина. – Просто я никогда больше не буду есть.
–Почему? – Эльсе растерялась. Она не была готова к подобному ответу. Сама выученная правилам господина Хольмена, она и подумать забыла о каком-либо противоборстве им. Да и вообще – забыла уже о нарушении уклада.
–Я больше не хочу, – сказала Кристина.
Эльсе Хольмен забила тревогу. Господин Хольмен пожал плечами: ситуация ему не нравилась, но он не видел никакого тревожного мотива. Всё происходящее списал на бунт.
–Проголодается – поест, – ответил господин Хольмен.
Но Кристина не спустилась ни на обед, ни на ужин, ни на следующий завтрак. Служанкам было велено давать ей воду, но Кристина отказывалась и от неё. В конце концов, господин Хольмен был вынужден признать правоту своей жены, и послал за доктором в город.
В тот час было ещё не поздно.
***
Господин Хокон, прибывший уже к обеду, пользовался небывалой популярностью в городе. Рассказывали, что он может излечить едва ли не все самые распространённые недуги. Запись к нему была очень плотной, но господин Хольмен, потянув за некоторые ниточки своих связей, выцепил господина Хокона намного раньше, чем то позволено было человеку рангом попроще.
Почти час господин Хокон тщательно оглядывал и расспрашивал Кристину. Она отвечала вяло, не вставала с постели. Он слушал её пульс, просил показать язык, поморгать, спрашивал о мушках перед глазами, касался лба, ища признаки лихорадки…
В конце концов, сдался:
–Это не мой профиль.
Господин Хольмен пришёл в ярость. как человек дисциплинированный, он ошибочно полагал, что и другие имеют ту же железную укладку жизни, и, получая деньги, оказывают качественные услуги. А теперь человек, называющий себя доктором, нагло смел заявить, что он не может ничем помочь? Это не вписывалось в рафинированный мир господина Хольмена, но господин Хокон поспешил объяснить:
–Я могу предположить некоторые вещи, но это не мой профиль. Понимаете? По моему профилю она совсем здорова.
Эльсе была мягче. Она попыталась спросить яснее:
–По какому же профилю вы подозреваете её болезнь?
–По душевному, – господин Хокон покачал головой с сожалением. – По душевному, увы! Но судить яснее я не могу. Вы же не обращаетесь к повару, чтобы он тачал вам сапоги? Он сможет, не сомневайтесь, но ценой чего? Каждый должен заняться своим делом, и я настоятельно рекомендую вам…
Господин Хокон так ничего и не рекомендовал. Он долго и пространно изъяснялся о миросплетении, о чудесах исцеления и в конце концов господин Хольмен не выдержал:
–Подите вон!
Эльсе, перенявшая от мужа за годы брака сдержанность, которой сейчас лишился сам господин Хольмен, предложила:
–Обратимся к душеведу?
–Никогда этому не бывать! Кристина не сумасшедшая. Она просто разбалованная, наглая девчонка!
–Разбалованная чем? – холодно спросила Эльсе. – Кашей на воде на завтрак или одним платьем в год?
Про кашу и платья она, конечно, слегка преувеличила. Под кашей подразумевался скромный, по меркам их круга, завтрак – каша с кусочком масла, ржаные яблочные булочки, пудинг с изюмом, мёд и стакан воды. Эльсе помнила завтраки в собственном доме, их сытность, когда присутствовали и пироги с почками, и мясные паштеты, и рыбные, и различные пирожные…
Но господин Хольмен считал всё это лишним. Он полагал, что завтрак нужно делать лёгким, чтобы не было соблазна тотчас лечь. Завтрак должен был подкреплять силы, а не отяжелять ум и желудок. Со временем Эльсе почти привыкла к этому, но полагала мужа всё-таки порядочным скрягой, искренне забыв, что для большинства горожан (не говоря уже о крестьянах) такой ежедневный завтрак, как у четы Хольмен, был бы роскошью.
Да и про платье в год – это было слишком. Кристина росла, скоро ей надлежало думать о замужестве, а для этого – выходить в свет.
Но для господина Хольмена суть претензии Эльсе всё-таки дошла. Он ничего не сказал, лишь махнул рукой, и вернулся к своей теме, подводя итог:
–Я не одобряю и не считаю Кристину сумасшедшей. И тебе запрещаю о том думать. Она или капризничает, или просто влюбилась! В любом случае – никаких душеведов в моём доме!
Эльсе молчала.
–В конце концов, что скажут наши соседи? – господин Хольмен попытался перейти в мирный диалог, но и на это Эльсе не отозвалась.
Три дня Кристина ничего не ела. На вторые сутки господин Хольмен распорядился двум слугам держать её, и попытался накормить её силой. Вышло плохо – желудок услужливо подчинился нежеланию Кристины есть, и вернул всё обратно.
–Да что с тобой такое? Ты же умрёшь! – бушевал господин Хольмен, но Кристина даже не шевельнулась.
В молчании Эльсе господин Хольмен чувствовал укор, который и сам прекрасно осознавал. В конце концов, он сдался:
–Зови хоть чёрта!
Так появился доктор Олави. Но было уже поздно.
***
Доктор Олави имел дурную репутацию. Самое милое, что он слышал в свой адрес, было слово «чудак». Люди позлее и посмешливее находили больше вариаций в оскорблениях, соревновались в остроумии и совершенно бесполезно. Доктор Олави – в самом деле – чудаковато и вечно не по погоде одетый, не замечал насмешек.
Более того, не страдало и его финансовое положение.
Конечно, его методы и его знания были несовершенны. Не так давно вообще по просвещённому миру заговорили доктора о болезнях и слабостях души, и об исправлениях, которые можно ускорить и которым можно способствовать. Доктор Олави был одним из этих заговоривших. Он ещё не нашёл понимания в массах, но он и не стремился к этому понимаю. Зато как представитель чего-то таинственного, ещё непознанного, начинавшего шуметь и бурлить, имел вход в высшие круги общества.
А там и клиентов.
–Моя душа больна,– сетовала, к примеру, баронесса К-л., сменившая за свою жизнь десяток амплуа в высших кругах. Сначала ей хотелось быть роковой соблазнительницей. Затем – нежной недотрогой. Потом – холодной и рассудительной королевой, а по итогу…
Годы соблазна оставили множество нелепостей; время нежной недотроги – разочарование (никто особенно и не стремился покорить её), холод и рассудок тянули её в тоску, и общий итог для баронессы был закономерен: она хотела внимания, хотела впечатлять и удивлять, но не имела к этому способностей.
К счастью, доктор Олави, прекрасно понимавший, что причуды богатых и властных зачастую равны открывающимся возможностям, насмешничать или разубеждать баронессу не стал:
–Ваша душа больна, – подтвердил он, и в следующий час вещал о тревогах и необузданных чувствах, дремавших будто бы в душе баронессы К-л. та слушала, открыв рот от восторга.
–Вы – мятежница, – объяснял доктор Олави, – ваша душа ищет войны и очень тоскует от состояния покоя.
–Так что же…
–Беспокойтесь! – велел Олави и, закрепляя эффект, даже тряхнул головою: – беспокойтесь! О слабых, о сирых, об убогих, о незащищённых. Беспокойтесь о старости, беспокойтесь о юности, и уймите свой огонь!
Другими словами – займитесь делом.
Баронесса ушла окрылённая и счастливая, оставив доктору Олави солидную сумму и составляя его репутацию, как настоящего знатока душ.
Так и повелось. Доктор Олави был чем-то вроде всеобщего шута, чудака, да пустобрёха, который говорил вроде бы нужные вещи, брал монеты, да делал что-то невразумительное. Пошла настоящая мода на изучение души, и доктор Олави был её властителем. Он вещал то, что хотели от него услышать, изредка замешивая в этих сказаниях то, что было скрытой правдой, получал прибыль, и вкладывал её в развитие настоящей науки. Он брал к себе учеников, оплачивал переводы трудов из соседних стран, изучал проблемы тех, кто не мог ему заплатить, и даже ездил перенимать опыт!
И когда Эльсе Хольмен призвала доктора Олави в свой дом, он решил, что готовится очередной только заработок, и ничего больше. но он улыбнулся и явился в положенный час.
И тут его ждало дело.
***
–Так почему вы не едите? – спросил доктор Олави тихо. Кристина была слаба, но у неё нашлись силы на изумление. Во-первых, появившийся доктор Олави был одет не по погоде – слишком уж легко для местных ветров. Во-вторых, он удалил из комнаты Кристины и отца, и мать, заявив, что если они не смогли ничего сделать за этот срок, то пусть хотя бы не мешают ему. В-третьих, он не принялся настаивать на том, что надобно сиюминутно поесть – у Кристины болел живот, и сама мысль о еде вызывала у неё тошноту.
–Я больше не хочу есть, – сказала Кристина слабым голосом.
–Но почему? Разве еда опротивела вам?
–Это…– Кристина сглотнула комок в горле. По-видимому, это причинило ей боль, и доктор Олави протянул ей стакан с водой:
–Запейте?
Она едва заметно сделала движение к стакану, но осеклась. Отдёрнула руку.
–Вода не еда, – поощрил доктор Олави. – Я не заставляю вас есть.
Кристина признала его правоту. Доктор Олави помог ей сделать глоток.
–Так всё же?
–Я не могу есть, – прошелестела Кристина.
–Не можете или не хотите? – доктор Олави был неумолим. – Вы говорили что не хотите. А теперь…
–Не хочу, – торопливо поправила Кристина.
Это было поединком. Доктор Олави даже по-настоящему физически устал, и взмок, хотя одет был совсем легко. Эта душа – юная, безгрешная, придерживалась настоящей строгости. Ещё четверть часа он пытался выяснить: не могу или не хочу? – что вернее. Хотя, сам уже догадывался, что вариант был «не могу».
Но ему нужно было подтверждение.
В конце концов, Кристина, тоже измотавшись, ещё и ослабев, признала:
–Не могу. Я бы…но не могу.
–Так! – доктор Олави ударил в ладоши и растёр руки. Это было уже победа. Пациентка хотела есть, но не могла.
Почему же не могла?
–Вам не нравится вкус еды? – доктор Олави клял себя за то, что не успел должным образом ознакомиться с последней присланной ему из Арагона работой. Там как раз было что-то о пищевом блоке. Проклятие и проклятие тысячу раз! Перевод давался тяжело, да и не до того было! и у большинства пациентов Олави не было подобных симптомов…
Нет, вкус еды нравился Кристине. Она любила шоколад, который получала по праздникам. Последний раз – на день рождения матери.
–Вы боитесь поправиться?
И поправиться Кристина не боялась. Тонкая, звонкая, занятая трудом и упражнениями, в роскоши еды ограниченная, нет, она не боялась.
Следующие версии были уже заковыристее. Доктор Олави спрашивал о недоедании на улицах – не тревожит ли Кристину голод горожан. Нет, не тревожит. Она о нём, собственно, и не знала. Что ж, тогда, может быть, Кристину тревожит то, что человек так от еды зависим? Нет, кажется, нет. Человеку нужно есть и спать. Что, отменять теперь все потребности? Безбожно.
Доктор Олави чувствовал, что нашёл какой-то ответ, но не может его подцепить. Уходя, он вдруг спросил у Кристины:
–Пить, пожалуй, вы можете?
Кристина растерялась. Обессиленная после долго разговора она согласилась всё-таки что да, пить можно.
–Вы мошенник! – налетел на доктора Олави господин Хольмен. – Что вы себе…
–Дайте ей овощного бульона. Половину стакана. И отвар от овсянки. Стакан, – доктор Олави привычно не заметил обвинений. – Я завтра приду.
Господин Хольмен остался в растерянности. Он чувствовал, что первая победа всё-таки есть.
И всё же… было поздно.
***
Доктор Олави появился на следующий день. И на следующий за ним, и так далее. Он проводил около часа в комнате Кристины, беседовал с нею, но никак не мог найти ответа. Он спрашивал – не смогла ли девушка поесть сегодня? Но получал один и тот же ответ: хотела, но не смогла.
И всё же – были положительные сдвиги! Кристина стала принимать бульон и воду. Этого было мало для юного организма, но это было больше, чем ничто. Ей заваривали овсяный отвар, её поили овощным бульоном, а однажды – доктор Олави велел напоить её и куриным. Худоба Кристины была пугающей, но по крайней мере – лицо оставалось живым, и взгляд не заплывал. Кристина лежала – доктор Олави велел выходить ей на улицу.
Господин Хольмен больше не обвинял Олави в мошенничестве. Он и сам видел, что Олави не просто так получает свои деньги. К третьему дню от первого его визита Кристина, морщась от мышечной боли, смогла спуститься с помощью отца и матери в сад, где сидела под солнечными лучами, терпеливо снося слезоточение.
В доме Хольменов был забыт режим. ничего не осталось. Господин Хольмен был готов на любые изменения в своём укладе, только бы его дочь встала на ноги. Он молиться был готов на доктора Олави, позволившего вслед за куриным бульоном – рыбный.
И Кристина попила его. Немного, морщась, но признала – ей лучше.
Однако, господин Хольмен был человеком последовательным. После очередной беседы с Кристиной – беседы бесплодной, то есть, не находящей ответа на причину заболевания девушки, Олави был вызван к господину Хольмену.
–В чём причина? – спросил Хольмен.
–Не представляю, – честно сказал Олави, цепко оглядывая фигуру Хольмена. – Стандартный набор причин: страх растолстеть, сопереживание к чужому голоду, чья-то жестокая насмешка, или упрёк куском хлеба.
Первые причины Олави исключил. Девушка находилась в семейном гнезде. Здесь едва ли кто-то насмешничал бы над нею.
А вот последняя причина…что ж, Олави предполагал её, но как мог он о ней разузнать? Кристина пожимала плечами и отвечала, что не помнит, чтобы отец или мать что-то говорили ей о еде, попрекали её чем-нибудь и вообще считали, сколько она съела. Да, завтраки-обеды-ужины не были проложены роскошью, но Кристина ела досыта.
–Я не упрекал её! – господин Хольмен отозвался с положенным возмущением и…опустил глаза.
Когда с ребёнком несчастье – родители возвращаются к памяти. Они сразу же вспоминают обо всех тревожных знаках и словах, вспоминают с запозданием, складывают, вытаскивают всё самое затаённое, и поражаются – ответ же был на поверхности!
Как же не был он замечен?
Господин Хольмен вспомнил один эпизод, мучивший его. Он не верил до того, как Кристина стала принимать бульон, что хоть какие-то усилия Олива дадут плоды. Потому что верил в микстуры, а не в слова. А микстурами Олив не владел уже давно.
Но если его слова исцеляли, то, может быть, какие-то слова, произнесённые кем-то другим, губили?
–Господин Хольмен, она хочет есть, но не может, – доктор Олив был мягок и сосредоточен. – Скажите как было дело. Скажите всё.
Хольмен вздохнул. Пришлось каяться, хотя он – человек нового времени – даже в бога не очень-то верил, а тут поверить в Олива?
–Ей шесть или семь было, – Хольмен сдался, – она утащила с кухни пирожное. Утащила до ужина. Нарушила правило…
Хольмен осёкся. Он давно жалел о том, что сказал тогда Кристине, что она не имеет права есть в его доме без позволения. Чем же он был тогда взвинчен? Нарушенным правилом? Насмешкой Эльсе? Неудачей в торговле?..
Но Кристина тогда даже не плакала. Она положила пирожное, извинилась перед отцом, и пошла к себе. На ужин спустилась как обычно, была даже весела. Вот только пирожных тех – как теперь вспоминал Хольмен – она не тронула.
–Это всё, – сказал Хольмен. – Это всё, что я помню. Но ведь столько лет прошло, правда? Я никогда не одёргивал её. Я только устанавливал правила – никаких кусков после основных приёмов пищи, никаких сладостей в постели. Я никогда…
Господин Хольмен был сильным человеком, но сейчас он мелко и слабо плакал. Тихо-тихо, как будто не знал, есть ли у него право на слёзы.
–А дальше – жена воспитывала, одёргивала? – доктор Олив был равнодушен и холоден к его горю.
–Кристина всегда была послушной…это было всего пару раз. Эльсе…да, она говорила, что пару раз. Но это было давно! Давно!
Господин Хольмен ещё цеплялся за эту надежду, хотя сам чувствовал, какой слабой соломинкой та была. Это было давно, но ведь было. Хольмен этого не принял всерьёз, Эльсе это не приняла, потому что были в их жизнях вещи похуже и посложнее. А Кристина, которую они оба держали в своде правил, что-то сломала в себе, до чего-то дурного дошла, и…
И решила, что не может есть. Вернее – это не она решила. Это её душа вдруг вспомнила что-то, трансформировала и жестоко извратив, выдала в отказ от еды.
Могло ли это быть? Олави считал что могло.
–Господин Хольмен, –осторожно сказал Олави, – ваша дочь неустойчивая личность. Это не так уж и плохо, на самом деле, но, как видите, не так уж и хорошо. Она слабая. Очень слабая. Ещё не умеет жить, и сама не понимает…какой-нибудь спор, какой-нибудь стресс, который пройдёт для вас незаметно, ей болезнен. Я не могу утверждать, но я могу предположить…
–Что делать? – Хольмен взял деловой тон.
–скажите ей, что любите её, что хотите, чтобы она ела. Скажите, что понимаете, что это не каприз, и что любите её любой.
–Я пойду…– Хольмен решительно поднялся из-за стола.
–Она спит, – возразил Олави. –Скажите ей об этом, когда она проснётся. А сейчас я пока составлю план питания. Она должна понемногу возвращаться к жизни. Сначала слабые супы, много бульонов. Давать маленькими порциями, но часто. Потом попробуем разваренные каши. Обязательно на воде. Ещё – пюре…у вас найдутся бумага и чернила?
Хольмен деревянными пальцами пододвинул к Олави, к спасителю своему – требуемое. Олави деловито принялся записывать, вслух бормоча себе отдельные слова:
–Потом зелёный лук. Растереть и дать чайную ложку. Затем размельчённое яблоко, запаренное под кипятком…
Хольмен отошёл к окну. Он понял, что сам сотворил. Но не понял, почему так именно произошло. Кристина была слаба. Кристина была неустойчива. Что ж, значит, его долг оградить ей теперь от всего. Слава тебе, Господь всемогущий, за Олави.
***
Кристина Хольмен не проснулась. Её организм, шедший, кажется, на поправку, сдался. сдался самым обидным образом, не дождавшись никакого успокоения и никакого объяснения ни от отца, ни от матери.
Кристина Хольмен просто умерла. Чтобы поправиться – надо иметь силы, а она их не имела. Не умея сражаться с болезнью, Кристина, на мгновение пришедшая в себя, всё-таки сдалась. Она устала. Она очень устала и решила, что будет то, что будет. У неё не хватило сил к спору.
Так смерть и забрала её. От природы слабая, ранимая, выращенная в теплице правил, Кристина покорно последовала за смертью, едва оказавшись вне поля зрения успокаивающегося от её выздоровления Олива.
–Как вы это объясните? – сурово спрашивал господин Хольмен. Его лицо почернело от горя, под глазами залегли тени, сам он весь сгорбился и голос его странно дребезжал.
–Я прибыл слишком поздно, – объяснил Олави. – И вы признались тоже…поздно.
Для Олави это был всего лишь случай, всего лишь повод к новой работе для переписки и сочинению. Для Хольменов это был бесконечный ад до самой их смерти, отмеченный их собственной виной, их собственным: «не заметили» и их же собственным опозданием.
«Кристина Хольмен имела предрасположенность к слабости души, а выстроганная её правильная режимная жизнь создала ей идеальную атмосферу для болезни. Запоздалые меры не привели к восстановлению…» — так закончил свой труд доктор Олави, после возвращения в столицу. Таким был его вывод. Вывод, за которым не скрывалось ничего, кроме сухости строк и ещё одного дела доктора Олави – не то мошенника, не то чудака, не то гения, не то…
Не то опоздавшего чувствовать человека.
