Пидорское кафе на пушкинской

Я не знаю… Я забыл то ощущение тепла от твоего тела. Когда я увидел тебя в платье, мир исчез, и я потерялся. Сердце стало сухой салфеткой, которую окунули в кофе, а потом разорвали пополам. Став этой салфеткой, я будто оказался вне всех измерений, и погиб под завалами современности.

Помнишь, когда ты пришла ко мне в первый раз? Ты зашла маленькой девочкой, которая захотела трёхлетнего сухого вина. А вышла девушкой, твёрдо знающей, что ей нужно делать в этой жизни. Именно за эту эволюцию я тебя полюбил. Я никогда не забуду твои слова обо мне, о нашей переписке, в которой, в один день, были поставлены точки в конце всех предложений. Возможно, я был жесток к тебе, как бывал жесток и с другими. Но ты — отдельная глава, которую я всё ещё не могу понять.

Гитара играла аккордами ми минор и ля минор, а ты стояла в моих объятиях и плакала. Плакала, потому что открыла мне свою мрачную душу. Ты хотела её скрыть. Похоронить в сталинской высотке. Поглубже. Там, где по рельсам ходит метро, и самоубийцы, убитые горем, прыгают в другой мир. Но ты показала мне свои ресницы в слезах. И щеки, к которым мне так хотелось прикоснуться губами.

С нашего знакомства прошло много лет, помнишь? Осенью, каменной и холодной, мы встретились впервые. Зимой, холодной, с водкой — встретились во второй раз. Весной, странной — встретились в третий раз. Эти моменты крутятся в моей голове. Как и те строки, где я писал: «предавая меня, как Иуда». Только в моём воображении Иуда говорил на английском, произнося: and I’ve missed you always.