Иннокентий Валерианович, выпускник действительно почтенного токарно-слесарного учреждения образования тихонько сидел на лавочке, и ему было плохо. Нет, ему было плохо не от трёх литровых влитых в себя бутылок пива, и не от того, что промокший Aaddidas уже прилип к скамейке. Ему было страшно от того, что происходило.

Нет, это не были зелёные чёртики, тех он помнил хорошо и давно не боялся. А происходило вот что. Между ним и проходящими со стороны вокзала людьми стояла золотая прозрачная стена. Некоторые проходили через неё спокойно, и Иннокентия Валериановича это абсолютно не волновало. Его волновало, что некоторые входили в эту стену, а выходили из неё через какое-то время. От выпитого и увиденного Иннокентий Валерианович впал в ступор, челюсть отвисла, а последняя мысль в черепной коробке билась в истерике.

Похрустывая свежевыпавшим снегом Сашка двигался к светлому будущему человечества, Новому году и нобелевке. И вдруг. Я люблю эти «вдруг», если они не страшные, он погрузился в золотую карусель из снега и света. На какое-то мгновение показалось, что свет подхватил его, понёс, как снежинку, но был второй шаг, и Сашка опять оказался на аллее.

Вот тут он скорее почувствовал, чем увидел, что что-то произошло. Куда-то девался дибилоид с выпученными глазами. А и так сногсшибательный снег приобрёл ту праздничную, ту Новогоднюю красоту, которая бывает только в новогодних мультиках. И рядом кто-то был. Этот кто-то был невидим, но в нём угадывалась такая беспредельная доброта, такое душевное спокойствие, и такая уверенность в том, что всё хорошо, что Сашка даже не успел начать волноваться.