–Ненависть в вашей природе, – согласился Михаил и посерьёзнел, – а если хочешь помочь, если хочешь оставить шанс на возвращение, то ты должен защитить несколько людей. Очень важных людей. Понимаешь?

            Сельдфигейзер кивнул. Язык сделок ему был куда понятнее.

***

            Колокол с церкви  Сен-Жермен-л’Оксеруа взывает хрипло и надрывно. Будто бы иначе. А может быть, в самом деле, иначе, ведь очень многие знают, что сейчас возвещает этот звон. В эту ночь Франция не спит. Она запирает двери и окна, она молится, она взывает к небу, но небо ждёт…

            И начинается с тихого свиста, переходящего в громкий и ехидный окрик, эта ночь. Тяжёлая ночь. Кровавая ночь. Ночь сведения призрачных счётов, а под шумок и избавления от неугодных родственников, мужей, жён, соседей и старых врагов. Кто будет разбираться в кипении крови и пожарищ? Кто будет разбираться, когда надо выжить и утолить безумную звериную жажду?

–Эй, гугенотская рожа! – хохочут возомнившие себя правыми католики, затравливая очередных несчастных.

–Бей их!

–Смерть гугенотским псам!

            Кто станет разбирать о смерти? Находчивые тут же организуют продажу, стаскивают с трупов одежду и обувь, срывают кресты, обчищают карманы. Тут же расходится удаль:

–Колиньи мёртв!

–Сбросьте его к толпе!

–Мой господин, ваш враг!

            Падает тяжелое, онемевшее, застывшее в отвращении лицо к ногам  молодого герцога де Гиза. Тот торжественен и собран, непередаваемая гамма чувств: от удовлетворённого мщения, до застывшей радости и тихого ужаса в красивом лице…