1
Энди Битерман жил недалеко от реки Бивер, когда нора впервые появилась на его участке. Он любовался видом, глядел и не мог оторваться: в восточной части неба, точно маленький алмаз размером в монету, сиял город Нью-Йорк. В общую картину попадал и его участок, — намертво сгнивший уже очень давно: ни людей, ни живности, пустое выжженное поле; кроме Энди и старого сенбернара Пита, ничего тут не обитало.
Хотя Питу и было десять лет, как Бог он ведал здесь всё. Поэтому нет ничего удивительного, что нору первым учуял именно он. Энди подумал, что там, конечно, нет ничего интересного, — скоро должно зайти солнце над Нью-Йорком, — и не обратил внимания, когда Пит зарычал. Но следом, от того, что он увидел у морды старого сенбернара, из головы Энди испарились все мысли о закате. Одинокая норка мрачно глядела на него.
Ветерок прошелся по его коже и нырнул куда-то под одежду. Позже он понял, — это волной хлынули мурашки. Нечто безмолвно его заинтересовало внутри этой бесконечно-пустой глазницы, не давало покоя, как острый камешек в ботинке. Быть может, проживая в этом место долгие годы, Энди сам начал представлять уродливые, сморщенные образы — и ветхие, как весь его дом.
Ровно в девять Энди принимался за новости. И, конечно, мысли о норе никак не могли покинуть его голову, и казалось, они плодились там как кролики. В этот момент Энди понял, что что-то не так, совсем не так, как должно быть, а должно быть всё иначе: он уснёт на своем кресле, как и всегда, тревожным и зыбким сном. Но вместо он сидел — сна ни в одном глазу, теребил свою бороду раздражённо, не чувствовал себя свободно так, как раньше, — даже старый сенбернар Пит знал, что Энди терпеть не может неясностей.
Энди встал с кресла и взял керосиновую лампу. Всё оцепенело; лишь мертвенно мерцало изображение на его чёрно-белом «Панасонике». Мельком завыл ветер, медленное длинное облако, как бледное лицо, поплыло над полумесяцем. Снаружи был страшный холод. Вдруг Энди увидел тень в тусклом свете лампы, длинную и горбатую, всем своим видом вызывающую чувство отвращения. Тень, от которой он попятился назад и уперся в дверь. Потом освещение изменилось, и он понял, что, конечно, ошибался — это всего лишь Пит — старый сенбернар.
Откуда она могла тут взяться? — Пробормотал Энди, громко, чтобы не дрожать от страха, — а ещё, чтобы успокоить самого себя; пытаясь не смотреть на нору, — незачем было претворяться, будто не знает, что она всё ещё там. С нетерпением ждёт взгляда.
Пройдя чуть дальше по порогу, на него открылся бесконечно старый и от того особенно страшный вид. Он оглянулся: лампа погасла от сильного ветра, и приходилось шарить взглядом по округе, натыкаться на чёрное чучело, следить за ней, стыдясь собственной глупости; на сумрачные дороги, где мерцали черные кляксы, — по запаху напоминавшие груды трупов, оставленных от колёс грузовиков. Ни единой живой души, если не считать легионы крыс, летучих мышей и существа, поселившегося в норе под его домом.
Напряжение сделалось невыносимым, и Энди зашёл внутрь. На сегодня было достаточно, он слишком устал, чтобы что-то делать — голова разболелась от сильного ветра, и, кажется, мигрень вспыхнула с новой силой. Он медленно добрёл до кровати и лёг. Но всё же, в постели ему стало нестерпимо тревожно: перед глазами все мелькало одинокое пугало, кажется ожившие, и опять выжженное поле, откуда доносились тихие завывания каких-то существ в дали. А в больной голове, толи от мигрени или пошатанного рассудка, в момент глубокого и безумного сна, ещё до того, как луна взошла на востоке над равниной, возникали судорожные и непрерывные звуки скрежета глубоко под землёй.
2
Сон не принёс должного облегчения. Энди спал плохо, ворочаясь, просыпаясь ночью в холодном поту, ища знаков рассвета, но каждый раз натыкаясь на нескончаемую гладь выжженного поля, ту же безмолвную луну. Не дожидаясь утра, Энди вышел на улицу. Времени было половина шестого. Ветер становился ещё холодней.
Дойдя до перрона, Энди ощутил приятный и внезапный прилив сил, тем не менее, испытывающий что-то вроде невольной дрожи. Начинавшийся рассвет таинственно освещал одинокий дворик красными лучами, и в этом почти ночном сиянии Энди почувствовал невероятное желание пройтись.
Почти сразу же его привлёк небольшой холмик к северу от дома, где точно доисторическая реликвия лежали каменные глыбы. В голове Энди появились мысли, что когда-то, миллионы и миллионы лет назад, на его земле обитали разумные существа, свидетельством которых были эти каменные останки. Собственно Энди не воспринял эти мысли в серьёз, и они упорхнули, улетая так же легко, как и появились.
За холмом, по ту сторону гниющего поля, простиралась огромная поляна пшеницы и кукурузы, — так себе представлял вид Энди, пока не поднялся на холм. Взбираясь по старым камням, наблюдая всё более странные реликвии, вроде надписей на каком-то непонятном языке или изображений бесформенных созданий, чувства страха и отчаяния наполняли мысли всё сильней. Надписи и рисунки почти стёрлись, однако сознание само дополняло и без того жуткие, человекоподобные образы.
Добравшись до холма, Энди замер от ужаса, — то, что он увидел, никак не подавалось восприятию. Вместо свободного и чистого поля вид охватили, точно воспалённые раны и нарывы, огромные бесчисленные норы, черные и немые бездны. Тысячи и тысячи они росли в глазах, будто невообразимые картины в кошмарном сне. Но ещё больший ужас и сумасшествие охватило Энди увиденное вдали, в одной из нор: неизвестные существа с искрящимися бусинками красных глаз, поспешно скрывались в темноте своих нескончаемых путей и туннелей.
С душераздирающим криком Энди бросился уносить ноги. Позади себя он слышал дикое и совершенно не человеческие завывания, походившее больше на крысиные писки. В болезненном, иступленном бреду Энди не думал ни о чём, лишь внутренний голос проговаривал: «Бежать, бежать, бежать!». Яростно домчавшись до дома, Энди достал единственную вещь, не походившую на хлам, — винчестер 1894 модели, доставшийся ему от отца, и пачку патронов.
Закрывшись на чердаке собственного дома в состоянии тяжёлого помешательства, Энди не нашёл ничего разумного, чем забиться в угол и начать молится.
3
Возможно, мне удастся убежать, скрыться в лесах, но эти твари доберутся до всех рано или поздно; утащат остатки уцелевшего человечества во мрак своих адских бездн! Обратно в рабство!
Я не могу без дрожи представить бесчисленные легионы этих тварей, обитающих в своих туннелях, и, быть может, сейчас прорывающие свои чёрные дыры под Нью-Йорком. Тварей, когда-то обитавших здесь, строивших свои нелепые каменные убежища, а теперь пробудившихся от долгого сна!
И уже сейчас меня посещают мысли о самоубийстве. Думаю пора.
Вот! Я слышу, они идут! Мне не выдержать их скрежет… Бесконечный непонятный шёпот наполняет землю; нечто под землёй с особой звериной жадностью роет свои пути, ни на секунду не останавливаясь. Их много, много, много!
