Многие пессимисты заявляют, что они реалисты. Они думаю, что хорошую сторону может увидеть каждый, а плохую — единицы. В итоге, они видят всё полноту картины. Ошибка. Хорошее разглядеть сложнее. То есть, я приказываю тебе быть оптимистом? Не в коем разе! Тогда кем? Собой. Есть ещё третья сторона — скептики. Ставь всё под сомнение — вот их девиз. Вернёмся в письму.

Я представлял как буду делать страдальческий вид и писать это письмо. К сожалению, люди по настоящему слушают только умирающего. Может потому, что он больше ничего не скажет и не будет дальше действовать всем на нервы. Признается ли кто-то в этом, хотя бы себе? Не уверен. Вот я пишу письмо, попутно всех прощая и смотрю на свою палату. В ней должно быть чисто и комфортно — последнее место назначения как-никак! Меня никто не торопит, но я тороплюсь. Я спокоен как никогда. Может я слишком рано сдался? Может. А какая уже разница? Обычно я должен буду общаться с такими же как я — ходячими мертвецами. Мне сложно отличить кто из них жив, а кто мёртв. И дело здесь не в биении сердца и функционировании мозга. Я не вижу огня в глазах. А в моих он есть? Кто мне скажет это в лицо? Кто вообще будет разговаривать со мной, не потому, что я покойник — такой же как и они — а потому, что этому человеку буду интересен я? Боль так сближает. Меня воротит от этого. Да мне плохо — я чувствую боль. А может потому, что я всё ещё жив? Я вспоминаю дни, когда я очень рано вставал и шёл во двор. Во дворе были высокие стены, которые составляли часть парапета. Мой дом находился на небольшом возвышении, и лестница, которая вела вниз, была отделана парапетом. Никогда не догадаешься, чем я занимался. Я бил по стенам кулаками. Я просто бил, пока костяшки не становились кровавыми. Мне было страшно, но я не думал об этом. Часть мозга отвечающая за логику, не до конца понимала, чем я занимался, а вот остальная часть находилась в экстазе. Теперь, я думаю, ясно почему я рано вставал. Чтобы никто этого не видел.