Ex Tempore Ex Tempore, IV

Воспоминания человека формируют его мир.

“Я мыслю, следовательно, я существую”, — провозгласил однажды Рене Декарт, положив начало новому философскому образу мышления. Раньше я считал это ещё одной очевидной мыслью; в конце концов, мысль сама по себе существует в сознании человека, поэтому то определение философии, которым оно было в понимании Декарта, звучало для меня несколько спорно.

Однако эта “карманная вселенная”, простая внешне и непостижимая в своей сути, дала возможность расширить очевидное. Перестав быть просто констатацией факта, принцип Декарта имеет здесь более практическое применение, бросая вызов самим определениям “мысли” и “существования”. Существует ли этот мир, представляющий собой огромный сплав образов, взятых из чьей-то памяти, на самом деле? Если факт “бытия” может быть выведен из мысли, то обладает ли этот мир жизнью? Думают ли Бездомные; могут ли они думать? Если нет, то, согласно Декарту, существуют ли они? Что можно считать жизнью, существованием, бытиём?

Боюсь, я никогда не достигну точки в своих исследованиях. Обдумывание одного вопроса порождает ряд новых, добавляя всё больше пищи для размышлений порциями, растущими в геометрической прогрессии. Пытаясь понять принцип постоянства объектов в этой вселенной, я пришел к определённым выводам, однако они привели к новой проблеме, а затем ещё одной. Полагаю, это справедливо, учитывая, как много человечеству ещё предстоит узнать о физической вселенной и даже о своей собственной среде обитания, но по какой-то причине я ожидал, что этот воображаемый мир будет в некоторой степени проще. Глупое предположение — такое, подобные которому я не должен делать больше никогда.

Этот мир действительно черпает образы из памяти людей. Как я понял в ходе своих раздумий, “обновления” общего образа происходят чаще, чем я предполагал ранее. Моя новая теория заключается в том, что Мир обновляется каждый раз, когда хозяин Дома его навещает; однако вместо обновлений определённых своих частей образ затрагивается целиком, оставляя старые данные только там, где не было представлено совершенно никакой новой информации. При этом более отдаленные регионы — неясные и расплывчатые — всё ещё считаются новой информацией, создавая в них кучу маленьких клочков памяти.

Пыль.

Вот почему объекты в моём Доме остаются такими постоянными, какие они есть; мир черпает свой же образ из моей памяти, обновляя его до того состояния, в котором я его запомнил, и объединяя его с накопленными частицами памяти. Возможно, именно поэтому у меня всегда было осознание важности уборки; пыль неизбежно накапливалась бы и дальше, если бы я этого не делал.

Однако с этим осознанием родился новый вопрос: что делать с местами, о которых никто не помнит? Необитаемые острова, неисследованные леса джунглей, дно глубоких океанов; какие данные было возможно для них извлечь? Из чьей памяти? Что бы увидел человек, если бы случайно наткнулся здесь на такое место, о котором не знал бы никто, включая его самого? Что если мы всё ещё можем получить представление о том, как выглядел наш мир в первобытные времена? Как бы такие места соединялись с современным образом мира?

Одна лишь мысль о возможности посетить настоящие древние места будоражила воображение. Если бы только в Мире существовал транспорт, я бы с радостью воспользовался шансом преодолеть любое расстояние, чтобы увидеть то, что не мог увидеть больше никто из ныне живущих.

Спускаясь по лестнице для очередной вылазки наружу, я подумал, что, вероятно, у самого Декарта тоже был дом. Возможно, его фраза “я мыслю, следовательно, я существую” есть не что иное, как способ отличить живое от неживого в этой вселенной. Простой, но, тем не менее, эффективный подход, хорошо выполняющий свою задачу — понять непознаваемое хотя бы в какой-то степени.

Как мог бы выглядеть его Дом?

Снаружи меня встретил неизменный синеватый мрак и оглушающая мёртвая тишина. Каким-то образом я всё это время не замечал, что ни одна дорога, ни один тротуар и даже маленькая тропинка не покрыты пылью памяти; я увидел это только после того, как понял её природу. Некоторые несостыковки трудно заметить, когда они идеально укладываются в картину инстинктивного понимания. Но стоит лишь присмотреться, и станет предельно ясно, что кажущийся порядок — это просто игры разума.

Медленно, но верно с каждой своей вылазкой я увеличивал расстояние, которое проходил, проверяя безопасные границы для исследования. Однако мои опасения оказались напрасными: во время последнего путешествия я не почувствовал никаких изменений даже после того, как удалился на значительное расстояние от своего Дома. Это послужило хоть и слабым, но всё же доказательством того, что безопасность таких вылазок может ограничиваться не расстоянием, а временем, проведённым в Мире. Эта гипотеза по большей части основывалась на предположении, что хозяин Дома может его потерять, но, тем не менее, казалась вполне правдоподобной — даже без этой зависимости. Я временно отказался от идеи проверить лимит времени нахождения здесь: я ещё не был готов оставить реальный мир ради своих исследований.

Поэтому в этот раз я старался идти несколько быстрее, остерегаясь света, льющегося из некоторых окон. Всеобъемлющий мрак Мира приносил в этом пользу; если бы хозяин Дома, привыкший к его свету, решил выглянуть наружу, он не смог бы адаптироваться к темноте так быстро, чтобы не дать мне спрятаться. Однако, к счастью, другие посетители своих Домов — и без того немногочисленные — похоже, не имели желания насладиться видом: мне ещё не довелось увидеть ни одной смотрящей вдаль из окна фигуры. Пока что я был наедине со своими мыслями и приглушённым звуком своих шагов, не отдававшимся эхом среди зданий.

Уже которую вылазку я не мог не любоваться окружающей картиной. Все выглядело одновременно и новым, и древним, восстановленным из множества свежих воспоминаний, но одновременно таким хрупким в своей тоскливой заброшенности. Это было настоящее, отраженное сквозь бесконечное множество слоёв прошлого, скрывающее его от глаза, но не от разума. В этом была что-то поэтичное, однако оно ускользало от моего сознания. По правде говоря, поэзия никогда не была моей самой сильной стороной, что давало мне прекрасную возможность отвлечься от постоянного обдумывания и насладиться простым созерцанием.

Поэтому, когда я наконец переключил внимание на свет от Дома, о котором, казалось, даже тогда было рано волноваться, было уже слишком поздно.

Впереди было движение.

Я мгновенно застыл на месте в тщетной надежде, что движущаяся в мою сторону фигура каким-то чудом не заметила моего появления. Рядом со мной был только забор, через который я не мог перелезть, и ни одного здания, за которым я мог бы спрятаться, чтобы незаметно уйти. Я беспомощно озирался по сторонам, но не мог сделать ничего более.

Тот человек, однако, никак не отреагировал. Он просто продолжал двигаться в ровном темпе в сторону света, не испытывая, по всей видимости, никакого беспокойства и не понимая возможных последствий. На мгновение мне показалось, что на самой грани слышимости я уловил кусочек его голоса. То самое понимание, которого, казалось, ему не хватало, не позволило мне выкрикнуть предупреждение, так что мне оставалось просто стоять на месте и наблюдать за тем, что может стать необратимой катастрофой. Я видел, как фигура шагнула к свету…

…и исчезла.

К этому моменту я уже не знал, была ли это настоящая аномалия или я просто начал сходить с ума. Возможно, это был признак срочной необходимости вернуться Домой, хотя, как я понял через мгновение, предыдущие мои вылазки длились гораздо дольше. Было в самом деле довольно глупо полагать, что я — единственный, кто когда-либо отважился исследовать Мир; я должен был понять это ещё во время своих размышлений о Декарте. Сколько таких исследователей уже успели меня увидеть?..

Фигура снова появилась уже перед светом, все еще беспечно шагая в моём направлении.

Я не успел удержаться и вскрикнул от неожиданности, быстро приложив руку ко рту, заглушая вопль. Как ни странно, это всё ещё не вызвало никакой реакции со стороны фигуры, которая теперь находилась не более чем в нескольких десятках метров от меня. Как выяснилось, это также совпадало с расстоянием, на котором я мог её слышать, что дало мне ещё одно откровение.

Она разговаривала.

Голос, который я слышал несколько секунд назад, был настоящим, и теперь его было слышно достаточно хорошо. Он звучал так, будто эта фигура говорила с кем-то, а не с собой, рассказывала историю — очень отдалённо, настолько, что её едва можно было расслышать, не говоря уже о том, чтобы что-то понять. Между предложениями были паузы, и я готов был поклясться, что в какой-то момент услышал смех, но… В нём было что-то невероятно странное, чего я до сих пор не мог понять; мой взволнованный разум пытался работать слишком быстро и всё время спотыкался на своем пути. Я не мог даже просто вспомнить звуки, которые эта фигура издавала лишь мгновения назад, а она всё продолжала и продолжала говорить, прерывая каждую попытку.

К тому времени, когда она дошла до меня, её голос стал фоновым шумом, что позволило мне привести мысли в порядок. Чем бы ни была эта фигура, было ясно, что это не очередной хозяин Дома; настоящие люди — пусть даже настолько настоящие, насколько позволяет Мир — не исчезают на свету, они не говорят в воздух так, будто ведут беседу, они не… такие. Она была призрачной, как ещё живое воспоминание, которое по ошибке оказалось в этой вселенной и не нашло выхода. С проблеском любопытства я подумал, что если это действительно так, то от попытки установить с ней контакт ничего плохого не произойдёт — в конце концов, я мог беспрепятственно взаимодействовать с Миром и его пылью…

Я посмотрел на эту фигуру, которая теперь находилась всего в нескольких метрах от меня. Она не изменилась; казалось, она по-прежнему не обращала на меня никакого внимания. Она продолжала уверенно идти ко мне; её очертания можно было различить только благодаря слабому свечению Мира. Фигура явно была человеческой и делала жесты, какие делал бы при разговоре настоящий человек. Наконец, я принял решение, подошёл к ней и пошёл рядом в надежде узнать хоть что-то из её рассказа

Я не понял ни слова.

На самом деле, всё было гораздо хуже. Пытаясь понять хотя бы маленький кусочек её монолога, я вскоре понял, что не могу уловить ни одного звука, ни одной интонации. Как будто я резко потерял слуховое восприятие, когда начал слушать фигуру, но каким-то образом я знал, что слышу. Я не мог разобрать ни одной гласной или согласной, не мог определить, насколько высоко или низко звучал голос, или даже услышать изменение его высоты. Всякий раз, когда я пытался проанализировать её речь, мой мозг выдавал пустоту.

Тогда же выяснилось, что моё визуальное восприятие, судя по всему, тоже было нарушено, поскольку я не мог различить никаких черт её лица или тела. Как и раньше, я точно знал, на что смотрю, и в то же время не знал; при этом я прекрасно видел мелкие детали на своих руках, я понимал, как выглядели моя одежда и обувь. Мне казалось, что я схожу с ума. Я не осмелился попытаться заговорить в страхе, что кто-нибудь в пределах слышимости сможет меня услышать, даже несмотря на то, что один голос говорил не переставая — я не знал, можно ли услышать голос этой фигуры из Дома.

Слишком. Это было просто слишком. Торопливой походкой я отделился от фигуры и поспешил обратно Домой. Только оказавшись в его безопасных стенах, я смог приступить к анализу сегодняшних событий.

Мне потребовалось немало времени, чтобы собрать воедино свои летящие со скоростью света мысли. Полный, полнейший хаос. Я готов был поверить, что этот мир играет со мной в игры; как только я начал приходить к пониманию одной новой концепции, сразу же появилась другая, добавляя еще одно море вопросов в и без того бескрайний океан. Чем была эта фигура? Ладно “чем”; из какой реальности она появилась? Была ли она частью Мира или пришла откуда-то извне? Была ли она остатком памяти, «сбоем в системе», была ли она живой? Я воспринимал её тем, чем она была, и одновременно не мог этого понять, это было совершенно невозможно, почему у меня не получалось её осознать? Почему теперь я не могу вспомнить о ней совершенно ничего?

Расслабиться, рассудить, рационализировать.

Подсказки часто кроются в незначительных деталях. Что я видел?

Человекообразная фигура, движущаяся ко мне прогулочным шагом, непрерывно разговаривая на ходу. Она не казалась странной, пока не исчезла в свете дома, чтобы вскоре появиться вновь. Она была чувствительна к свету…

“Она продолжала уверенно идти ко мне; её очертания можно было различить только благодаря слабому свечению Мира.”

…но только определённому — свету из окна Дома. Однако же она не перестала существовать, но продолжила свой путь… за его пределами? Механизм для защиты стабильности вселенной, намеренная предосторожность?

Я не смог различить никаких деталей, и при этом я понимал, что я их видел. Возможно, это была ошибка восприятия, но в этом случае у меня бы не вышло распознать никаких деталей также и на себе. Это было меньше похоже на ошибку восприятия, и больше на то, что… воспринимать было нечего. Это тело не было телом, оно было… концепцией.

Справедливо было применить ту же логику и к её речи. Только теперь я осознал, что её голос не был ни мужским, ни женским, как будто такие детали были исключены из её сущности. Столь чёткий образ без единой детали… Не Бездомный, определённо; они — лишь смутные фрагменты памяти, формирующие в целом группу людей, которая почти не существовала в чьих-либо воспоминаниях, кроме их собственных. Эта фигура была живой, она даже казалась в какой-то степени разумной. Был ли Дом у неё?

Был ли Дом у неё?

…когда-то?

Столь чёткий образ без единой детали. Лицо, которое вы не видели долгие годы, голос, который вы не слышали с раннего детства. Разговоры, что давно превратились в пыль памяти. Образ, закопанный так глубоко в дебрях вашей памяти, что уже невозможно разобрать ничего, кроме составляющих его основ. Во вселенной воспоминаний, в мире Домов, она была…

…потерянной.

Воспоминания формируют мир человека, и без этой вселенной было бы невозможно сказать, что происходит с этим миром, когда человек сам становится воспоминанием. В мире, полностью сформированном из кусочков памяти различных людей, нашедших вход в эту вселенную, существует особый, ни на что не похожий образ: образ человека, нашедшего утешение внутри своего разума в свои последние мгновения. Вместо того, чтобы отпустить этот Мир, они предпочитают стать с ним единым целым, пока их сознание постепенно исчезает в безвестности.

Чтобы они не исчезли вместе со своим Домом.

Возможно, именно поэтому они не видны в свете, исходящем из окон Домов. Они чужды тому слою бытия, в котором существуют Дома, слою, к которому некоторые могут получить доступ по своему желанию. Потерянные — люди, которые добровольно отказались от этой возможности, чтобы хоть немного продлить своё существование. Всего лишь мгновение, растянувшееся в вечность.

И в этой вечности они никогда не будут одиноки.