Реальность наиболее прочная по своему определению и наиболее хрупкая — по своей природе.
Моя небольшая вылазка в пространство снаружи ответила на некоторые вопросы, которые беспокоили меня почти с самого начала. В то же время, однако, она снабдила меня впечатляющей порцией пищи для размышления, которую с тех пор я пытался переварить. К несчастью, рассмотрение вопросов, связанных с чем-то на грани человеческого понимания, оказалось процессом не только на редкость увлекательным, но и столь же утомляющим. Гипотезы появлялись неохотно, и анализ стал занимать всё больше и больше времени.
Мои мысли были большей частью заняты основной природой этого мира, его самыми фундаментальными законами, мало что общего имеющими с нашей «человеческой» реальностью. Если внешнее пространство являло собой общий фоновый образ, сотканный из воспоминаний тех, у кого есть или когда-либо был Дом, каким образом сами Дома сохраняли своё постоянство? Можно с уверенностью сказать, что каждый Дом сменил множество хозяев, прежде чем прийти к своему сегодняшнему состоянию, однако мой Дом полностью соответствует моим личным воспоминаниям — за исключением постоянно возникающей откуда-то пыли. Все объекты, которые я передвигаю при уборке, сохраняют своё положение при следующем визите.
Вероятно, в этом замешан некий аспект, связанный с памятью, но пока что он ускользает от моего понимания. Если бы не вездесущая пыль, я мог бы предположить, что образ Дома проецируется напрямую из моей памяти, из-за чего для меня всё выглядит в точности так, как и должно, в то время как в объективной реальности создаётся очень непостоянная картина; однако мой мозг не добавляет в эту картину пыль. Впрочем, говорить об «объективной реальности» здесь не совсем уместно.
Холодный синеватый мрак внешнего пространства в последнее время манил меня всё чаще, будто оно хотело показать мне что-то, чего я не увидел во время своего первого похода. Даже осознавая, что это было просто моё желание исследовать немыслимое, я не мог избавиться от ощущения, что в какой-то мере это пространство разумно. Воспоминания рождаются в разуме, и кто знает, какая часть этого разума осталась невидимым следом в объединённом образе? Отсутствие даже примерного понимания того, что эта вселенная могла позволить, а что нет, создавало весьма жуткий список возможностей. Я решил добавить внешний мир в список имён собственных, исключив для простоты слово «внешний».
Поколебавшись в нерешимости несколько дней — в основном из-за того, что меня мог увидеть случайный Обитатель — я наконец сдался своей жажде исследовать и снова ступил наружу. Вид моего родного города в столь опустевшем и заброшенном состоянии всё ещё оставался непривычным, но знание — по крайней мере, моя вера в знание — его сущности избавило меня от страхов, которые я испытывал перед Миром изначально. Тогда я не знал, что эта жалкая попытка приспособиться к реалиям этого места не могла подготовить меня к тому, с чем я столкнулся в тот день. Вероятно, о чём-то подобном стоило бы догадаться, но с новым знанием все догадки бессмысленны.
Проходя мимо местного продуктового магазина, я заметил какие-то искажения там, где были окна. Едва заметное движение, не соответствующее таким же еле видимым отражениям в стекле, в прошлый раз не привлекло моё внимание, однако сейчас, когда я был настолько близко, не заметить его было трудно. Я понял, что, вероятно, какая-то часть внутреннего убранства магазина перешла из реальности в Мир, и я видел именно его. И всё же любопытство взяло надо мной верх: я был просто обязан на это взглянуть.
Дверь не издала ни звука, когда я её открыл, что ещё раз подтвердило мою теорию об объединённом образе. Всеобъемлющий внешний свет пробивался даже сквозь помутневшее стекло — впрочем, теряя при этом большую часть своей и без того малой яркости. Непривыкшим к такой темноте глазом невозможно было различить даже самые простые очертания объектов. Но как только моё зрение адаптировалось, моё сердце замерло.
Внутреннее убранство отсутствовало. Внутри были люди.
Стоящие в стройных рядах с опущенными головами, помещение супермаркета занимали мерцающие человекоподобные силуэты. Не образы — лишь размытые очертания посетителей, навеки застрявшие в этом помещении, стоящие без цели и назначения.
Несколько минут я стоял на месте, не в силах пошевелиться, после чего, опомнившись, торопливо вышел из помещения и направился в свою безопасную обитель. В голове с бешеной скоростью проносились один за другим новые вопросы. Что это было? Люди? Образы людей? Образ «полного магазина покупателей»? Были ли они разумны? Какое назначение было у них в Мире? Бывшие хозяева Домов? Что случится, если потерять Дом? Как это вообще возможно? За те секунды, пока я шёл к своему Дому, список вопросов увеличился в несколько раз.
Те силуэты, бесспорно, не выглядели, как люди. Но что вообще могло значить присутствие такой толпы силуэтов в одном помещении? Я отмёл версию с образом «покупателей»: в таком случае подобная картина должна была быть присуща всему Миру, не одному отдельному пространству. Это было что-то ещё — что-то такое, что можно увидеть каждый день и никогда не запомнить; что-то невзрачное, незаметное, не имеющее цели, держащееся за последнюю хрупкую соломинку своего существования…
Внезапно пришло осознание.
Странноватый прохожий, просящий подачки на улице, проиграв всё своё имущество в казино. Пьяница, занятый тем же, чтобы забыться в блаженном пьяном сне, который в какой-то момент станет вечным. Бродяга, спящий беспокойным сном на отопительных трубах в леденящий мороз, исчезнувший на следующий день. Незаметные, незапомненные, незначительные. Бездомные.
В этой картине было что-то действительно грустное. Тени, отбрасываемые в этот мир ускользающим от его взора существованием этих людей, заполнили весь пустой магазин — и сколько таких ещё в городе? Сколько из них настолько же заполнены? Что чувствуют эти несчастные души в этом месте? Видят ли они себя так же, как и я их — стоящими с опущенными головами в пустом магазине, не двигаясь, в окружении размытых видений? Могли ли они заметить, как я вошёл?..
Боюсь, нам не суждено это узнать. Заглянуть в их разум невозможно как в реальном мире, так и в этом, и моя интуиция подсказывает мне, что, стоит мне попытаться взаимодействовать с такой тенью, она просто испарится, уступив место другому, столь же невзрачной тени Бездомного.
До того, как я столкнулся с этой вселенной, мне казалось, что “реальный мир” обладает абсолютным постоянством. Я верил тому, что я видел, и знал то, что изучил. Как и у многих остальных, у меня в голове имелся образ своего родного города — неидеальный, но достаточно постоянный, чтобы соответствовать действительности. Но стоило лишь присмотреться, уделить деталям чуть больше внимания, чем обычно, чтобы узнать сокрушающую истину. Лишь одну; а ведь сколько ещё подобных истин мне предстояло познать…
Реальность наиболее прочная по своему определению и наиболее хрупкая — по своей природе. Чем внимательнее её рассматривать, тем сильнее она меняется — до того момента, как ты поднимаешь глаза и не узнаёшь ничего из того, что только что обнаружил. Вероятно, достичь абсолютной истины, скрытой за завесой наблюдений, невозможно…
…но я попытаюсь.
