Обратно шли с вокзала, молча. Малые за нами плелись. А слезы из глаз ручьем бежали. А я как бы взрослее становилась с каждым шагом – ответственность ещё большую почувствовала. Теперь-то уж вовсе заботы всем весом лягут на нас с мамой. Подходили к дому, слышала, как дядя Савва играет на гармошке какую-то грустную песню. Ворота за собой закрыли, посмотрели с мамой друг на друга и заревели навзрыд.

         Лошадь продали, как и велел тятя. Нам за неё сколько-то деньгами дали и сена привезли для коровы. А жизнь-то пошла тяжелехонька.

         Выживали, как могли. Подоим утром корову. Молоко в бидоны налью, иду продавать. В базарный день иду на базар, в другой к солдатам или в столовую. Солдаты у церкви жили в бараке или хранилище, каком, не знаю как сказать. Их старшина выносил котелки, в них молоко переливали. Деньги заберу и в школу скорей, на уроки. Мама хотя и работала, но денег на семью всё равно не хватало. Приходилось что-то придумывать, как-то выживать.

         А вот ещё. У солдатского барака на крыльце всё два военных стояли: один худой, длинный, как оглобля, и лопоухий; другой с большими влажными глазами, как у нашей коровы Марты, и такой же добрый. Длинный всё надо мной подтрунивал: «Вот кончится война, Зойка – я свататься приеду!» А я ему и говорю: «Приходи, у тебя уши-то вон какие! Тяте удобно будет за такие-то уши тебя по всей улице таскать!» Похожий на Марту давился дымом самокрутки от смеха, а длинный ворчал чего-то добродушно. Но без обиды мы шутили, по-доброму. Правда, они мне старыми такими казались: лица морщинистые, кашляли всё время.