Богатое устройство психоаналитической рамки жизни

             Скажи своему мнению, как долго шагающему в маске клоуну, что он медлителен и страшен на рамке этого парадокса жизни..

             Осуждал внутри спокойный фон рамки жизни твою месть, о которой, забывая психоаналитически ты сам за страхом души исповедовал жизненные блага идеала. Они упрекали тебя и словно тени плели интригу о значении формального ужаса жить здесь. В пределе европейской чистоты и сплочённой мании величия, от которой ты ужасом спрашиваешь самого себя: «Который сегодня день?» Может успеть на поздний поезд в метро, и закрывая руками лицо искать ему новое оправдание, как плохо было жить внутри рассредоточения мстительной жизни? А сегодня оказаться на беспомощной власти идеала в своей личной руке. Тщетность не носит пальто внутри понятия мудрости спокойной жизни. Ей открывает дверь самоназванная причина думать по — другому. Но как? Этого не знает даже увеличенное число на табло исчезновения времени в проходящем поезде мира. Он чёрной стрелой указал тебе сегодня расход последнего юмора в странной, мифом заполненной участи жить и так, и не стал умерщвлять свободу под нужный угол прогресса. Если за ним нет упорядоченного спроса и поведения внутри аллегорий смятого простора жизни. Переезжая в Амстердам сходились эти же поезда и ночью им указывала уже новая дорога, как тёмная полоса вымышленного образа города — жить своей европейской статностью в сердце.

              Репертуар из театрального юмора сопровождал миром заполонённое безумие, когда артисты сходились внутри его предположения, что нужно сменить ряд масок и опять выйти на сцену. Вычленяя этот благополучный образ из души, ты стал его повседневной моралью готовиться к лучшей длине призрака, впустившего свои фантомы в лицо мирной жизни. Так проходили длительные шаги осуждения и смысловой меры думать сегодня о пустой встрече. Над ней не располагает мир ещё одним единством, а только шепчет, что можно сделать из сотен монолитных глав безумия образа актёра и его самонадеянности жить в одиночестве. Страх сопровождал тебя всю дорогу, даже знак командного опыта внутри строения звуков метро не стал обожанием последней критики внутри движущегося жизнью сердца. Стать им мог только твой облик философской выдумки, чтобы увести априори новый мир в подсознательное благополучие и фон материального юмора, где ты антагонистически уже веришь в свои средние мечты. А как стать им более высокими, ведь робкий холод будоражит неземное поле внутри вагонов метро? Они не слышат могильный зов существования имени «завтра», а просто движутся навстречу символизму из права наблюдать за своим эго.

               Ты подготовил репертуар ещё одному человеку, парадоксально ушедшему из твоей солидной жизни и уставился прямо на стеклянное будущее из под гнетущего опыта мира в глубине души. Нет её сегодня в этом физическом мире и странный шёпот умирает из тоски по выдумке. Маска стянута на лицо окаймлённой фортуны жить здесь, в этом известном месте Амстердама и горько ходить по серому миру опустошения слов за фиктивным юмором. Как и твой семейный брак он долго жил и очень близко советовал тебе ублажать скорые шаги в минуту постоянной маски насаждать своё эго. Оно ходит под гордым взглядом печали и не снимает своей чёрной обыденности, как это принято — расстраивает само своё существо в небытие вопроса из нас. Человек ли это был над миром гнетущего хаоса? Он возжелал умирать только по определённой картине схожего юмора в тоске. Эта форма сложной гротескной притчи о декадансе напоминала тебя в юности и принимала свойский этикет при увеличении странного ужаса. Быть на цене этого времени — значит ничего не делать, а только шептать себе удручённое брюзжание и вьючить мирных ослов под неугомонной площадью доброй пощады идти по городу. Твоя месть неосуществима, её тёплые веки не знают всполоха последнего рока и тают при подавлении новой надежды на гордую жизнь.

               Гротеск внутри богатого устройства бытия стал для тебя неумолимой схваткой судьбы и ловких людей, по которым ты ищешь эту месть каждую осень на прошлом осознании своей свободы мира. Не стало её и воинственный клич так обязательно внутри проносит свои ступенчатые хоралы, а правовое тождество воспевает новую грань свободного юмора. Где тысячи лиц из неизвестных до нас масок уживаются и топчут то прекрасное утро внутри повседневности заблуждения жить. Не зная пути редкого декаданса ты остановился в чёрном подъезде около метро. Сам того не представляя ты обхватил свои долгие шаги и установил камеру на входе в подъезд дома. Так она видела твоё тождество в руках постоянного смысла и убеждала в социальной безопасности блуждания сквозь амфитеатр рассуждений о свободе. Крепкий коньяк и слово внутри утомлённого расхождения мира не остановили понятие свободы в разумном, а распределяли обратные остановки внутри поезда, мчавшегося сегодня со скоростью света. Он то и дело отходил от депо и странная рука позволяла ему убеждать тебя видеть сквозь сумрачное небо, как холод повелевает под землёй, цепляясь за свои утопические стены расстройства образа и лжи. Социальные дозорные и мелкие причины уходить от себя больше волновали союз слова и добродушия к полноценной причине идеала. Их монотонное жужжание вместе с мухами отлетало и видело всю необычность трансперсонального переноса видимой реальности во вне. Как бы оказаться там, где всегда не хватает образов масок и приводить им приметы за сложными постоянствами убеждения себя жить.

                Когда ты не был богат твои способности убеждали тебя, что станут новым преткновением к лучшему идеалу завтра. Чем они заставят тебя страдать, и пренебрегая вымышленной маской усложнять твою большую свободу ради маленького куска личной пустоты мира из людей. Но этот опыт тщеславной войны с собой убирал только те тени, что хотели большего на руинах самомнения. Они входили в твой парадокс и оснащали медленное блуждание мира светящимися формами правды и сожаления о прожитой нервной оболочке пустого чувства в личности. Психология представляла тебя, как яркий след в желаемой белизне струящегося апофеоза мысли вслух, а коллеги на тяжёлом труду по разбиранию аналитического утра в офисе сами стали убеждать тебя не смотреть в зеркало напротив твоей мифологической проблемы. Ей слепо хотелось остаться в этом городе отчуждённого образа смысла и напоминать его ступени из материального образа выдоха завтра. Но вдох был крайней точкой по столпотворению клоунов на этой жизненной сцене и тебя спихнули напрочь в небытие из нетронутого льда прямо под ледяную воду. Плывя по которой стало неизмеримо жаль о прошлой старости в мнениях и былой любви, но сухой завтрак, также как и сухое вино придавали тебе лишь блеск в глазах и отражали вымысел ещё глубже, вблизи от полуночной картины тоскливого блуждания в поезде мира.

                Философ в амфитеатре рассуждений с бронзовой статуэткой в руке неумолимого ужаса жить одиноко. Ты поставлял эту осень из беззаглавной притчи своему другу в китайской провинции Хайнань, созданной, как идеал понимания Вселенной тоски. Очень было хорошо, но странно осознавать эту притчу через тысячи маленьких видов обрамления ужаса в людях. Как их артистическое поле самодовольства нищает и теплится перед ужасом быть ненужным европейским чутьём без достатка. Жаль, но твой опыт жизни подсказывал тебе, в который час ты должен уехать из Амстердама и очутиться перед колоссальным миром китайской философской суеты огромных мегаполисов и мчащегося жаждой жизни строения способности летать — их идеала. Неприметный философ в маске из личного приличия, всё время смотрящий на часы. Как двигают его отождествлённые картины твою мировую суету и тщетно пытаются разбогатеть, чтобы убеждать других в неотъемлемой части собственного благополучия. Ты стал внутри этой психической области права себе мстить и очень нелегко предполагать куда заведёт твоя надежда — твою мёртвую форму души сегодня к идеалу. Не есть её, не обижать её подобие странного мира ты уже не можешь, а только сидишь в чёрном поезде из под провалившегося чувства осознания волнительной пустоты, опускающейся на звуки приближения завтра. Поверить не смог ушедший номер этого чуда, что фиктивность в твоём расплаченном беге за мечтой сыграет эту непокорённую жалость и станет умирать вместе с личной причиной. Пока ты держишь этого клоуна за маски предводителей страха сомнения, ты не можешь достоверно сказать, что будет новым эпизодом в случайности завтра. Оно пришло и страхом не засняло эту выемку в полуночном свете взгляда на свои черты. Очеловечив эпилог другого света, по которому, быть может, ты уже не пройдёшь. Как проходил по старой картине европейского ужаса жить вдали от людей в заброшенном слое убеждений и форм постоянной личной придирки к себе. Эдакая личная обида и нищенское самолюбование под властью категоричности красивой открытки жить в городе. Но только ли один ты стал ему нужен, как был нужен внутри влекущего мужества своей жене. Её холодному рассудку и обладанию чести, без которых ты становишься клоуном из несметной воли примет подражать ложным доводам постоянного всхода порога о завтра.

Рассказ из сборника прозы «Рассказы — за тем, что нечто»