Так продолжалось три года. А потом мальчик тяжело заболел: двустороннее воспаление легких. Наверное, что-то было упущено. Алешу срочно положили в больницу.

     — Папа, похорони меня в деревне, — однажды попросил хриплым и свистящим голоском вконец измученный болезнью мальчик.

     — Что ты, что ты, Алешенька! — испугался отец, стискивая зубы, чтобы не разрыдаться. — Ты еще съездишь туда — и не раз!    

    — Нет, папа, не съезжу. Так ты выполни мою просьбу. Обещай мне.

     С тяжелым сердцем отец обещал.

     И как не старались врачи, спасти мальчика не удалось. Алеша умер.

     Отец сдержал обещание, и похоронил сына на деревенском кладбище. Поставил временно простой деревянный крест, прикрепив к нему фотографию мальчика. 

     Проститься с Алешей пришло немало местных жителей, особенно много среди них было детей. Приехали и из города. Он оставил по себе добрую память, хотя и немного прожил.

     И с тех пор по ночам стал Алеша часто являться отцу во сне. Сон всегда был один и тот же. Вздыбливалась земля на могиле, мальчик вставал из гроба в белом саване, стряхивал с себя прилипшие к нему сырые комья, освобождался от покрывала, подходил к отцу, клал ему на грудь ледяные руки и говорил:

     — Папа, приезжай. Поиграем. Я здесь не один. Только сначала был один. Но потом появился Петька, ну ты помнишь — сын председателя, мама еще у них все время в городе в больнице лежала. Затем Колька пришел… Мишка… За ним — остальные… Нас сейчас здесь много. Приезжай, папка, и привези игрушек. Вот игрушек нам не хватает.

     Эти ночи были ужасны. Словно огромная тяжесть давила отцу Алеши на грудь, не давая свободно вздохнуть. Изнемогая от тоски и накапливающейся беспрерывной усталости, весь мокрый от пота, метался он по кровати, боясь опять сомкнуть глаза, но вдруг снова проваливался в какой раз повторяющийся сон. Ночь казалась бесконечной.

     И однажды в том же самом сне он сказал Алеше:

     — Не хочу быть в долгу перед тобой. Я приеду. И тогда, может быть, ты отпустишь меня.

     — Поторопись, папа. Мне скучно без тебя, — сказал мальчик.

     На следующий день он уехал.

     Сойдя с поезда, мужчина купил билет на последний рейс автобуса, и вечером был на месте. Уже стемнело. Автобус, мигнув на прощание огнями, растаял вдали. Он поднял чемодан и прямиком направился к тетке мальчика, поскольку в наступившей темноте идти на кладбище не имело никого смысла.

     В деревне было нехорошо.

     Антонина расплакалась, увидев его.

     За наскоро собранным ужином она торопливо рассказывала ему, что творилось на селе. А происходили вещи страшные и необъяснимые.

     — Ребятишек-то сколько пропало!

     — Как пропало?

     — Ах, язык мой бестолковый! Умерло, умерло — вот что я хотела сказать. За два месяца, что прошли с похорон Алешиных, десять детей умерло. Или еще что…

     — Я тебя не понимаю.

     — Сама ничего не понимаю. И никто не понимает. Только вот с недавних пор дети стали пропадать…

     — Пропадать?

     — Да. А началось все с сына Перминовых… Петьки. Сначала думали, в лес ушел, заблудился. Искали везде. А нашли его рядом с кладбищем. И что интересно… Вот, опять не то слово вырвалось. Короче, в руках игрушку он сжимал… Алешину. Ту, которую он ему подарил.

     — Вот как…

     — Дальше — больше. Ребята стали один за другим пропадать. Но уже знали, где их искать. Около кладбища. Или на самом. И вот что я тебе скажу: у каждого при себе была игрушка. Догадываешься — чья?

     — Догадываюсь, — тихо произнес Алешин отец.

     — То-то и оно. Жуть какая-то. Никто не знает, что с ними случилось. Судебные медики установили, что они были перед смертью абсолютно здоровы. Как тебе это? Здоровые мертвецы… Следователь в своих розысках ничего не добился. Похоронили их на том же кладбище, рядом с Алешей. А вчера девочку нашли…

     — Девочку?

     — Да, Аришу, дочь Нины Трусовой, ну та, которая на соседнем порядке живет. Да ты знаешь ее мужика, степенные такой, на все руки мастер, кому что починить — всегда к нему…

     — Знаю.

     — Да главное, что меня мучает, — игрушки Алешины. Никто не докумекал… Ну, игрушки и игрушки. Детвора ведь… А мне как-то не по себе. Дело под надзор столичный взяли. Да все без толку. Все здесь в смятении и разброде. Про родителей умерших детишек я и не говорю. Не знают, что и делать. Похоже, у всех одно на уме — уехать отсюда, дом продать… Да кто же теперь купит! Дурная слава быстро разносится.

     — Эй, Антонина! — донесся крик снаружи.

     Вошла соседка.

     — Я смотрю, Анатолий приехал. Зайти решила… — и после короткой паузы проговорила: — Вот какие у нас дела делаются… — Она вздохнула, доставая из хозяйственной сумки бутыль с мутным самогоном. — Эх, детишек-то как жаль! А еще Аришка…

     Засиделись за полночь. Говорили шепотом, словно кто их подслушивал. Произошедшие несчастья давили, как темнота за окнами. Пустела бутыль, пустели души, умножалась печаль… В деревне стояла тишина, изредка прерываемая собачьим воем. Наконец, ушла и соседка.

     Утром мужчина, даже не посмотрев на еду, пошел на кладбище. Хмурые и мрачные лица, попадавшиеся по пути, лишь усугубляли тоскливое настроение идущего. Не давала покоя больная и ноющая все больше нога. У самого входа на кладбище он подобрал палку, и тяжело опираясь на сук,подошел к калитке, отвинтил проволоку, распахнул ее и стал пробираться к могиле сына. Стесненный могильными холмиками, как страми, так и свеженасыпанными, оградами, кустами, буйно разросшимися сорняками, он наконец добрался до цели.

     Издалека донесся звон церковного колокола.

     — Вот я и пришел, Алеша, — негромко сказал его отец, садясь на деревянную скамейку и с головой погружаясь в воспоминания.

     Перед глазами вставали картины недолгой жизни его сына… Такого же недолгого счастья с женой… Сердце сдавило.

     Взволновав траву, пробежал мелкий зверек. «Мышь, наверное», — равнодушно подумал он.

     В ветвях деревьев на все лады пели птицы. Одна из них вдруг порхнула на рядом росший куст, перелетела на другой… Самозабвенно стрекотали насекомые. Большая белая бабочка с сиреневыми пятнами на крылышках села ему на плечо.

     Опять зазвонил колокол.

     Мужчина вздрогнул. На миг ему показалось, что лицо на фотографии дернулось и губы слегка скривились. Он помотал головой и несколько раз глубоко вздохнул. Все в порядке. Фотография как фотография. На него смотрело улыбающееся лицо сына. «Нервы сдают», — подумал он тоскливо и достал сигареты.

     А колокол все бухал и бухал.

     «Что сегодня, праздник какой?» — спросил он самого себя.

     И вдруг лицо на фотографии резко изменилось. Оно уже не улыбалось, исказилось, стало требовательным; глаза, широко раньше распахнутые в ушедший от него навсегда мир, превратились в узкие щелки, набухшие губы налились красным, раскрылись, и он услышал голос сына:

     — Папа, поиграй со мной! Пожалуйста! Мне так тебя не хватает!

     Мужчину охватил ужас, дрожь пробила все его члены.

     — Ну что же ты, папка! Давай поиграем!

     Он захотел крикнуть, позвать на помощь, но не мог вымолвить ни единого слова, язык не подчинялся ему. И он побежал, не разбирая дороги, спотыкаясь, падая, вставая и снова падая. Колючий кустарник царапал ему лицо и руки.

     -Куда же ты, папа! Поиграй с нами. Будет весело! Ты привез игрушки? — догонял его голос.

     В деревне видели бежавшего седого мужчину с почерневшим лицом и безумным взглядом, что-то про себя невнятно бормотавшего. Никто не узнал в нем Алешиного отца.

     Он был смирным, этот пациент психиатрической клиники. Но порой на него находило. И тогда только два санитара могли с ним справиться — брыкавшимся, пускающим слюну, с глазами полными муки и безостановочно кричащим:

     — Игрушки! Отдайте ему игрушки!