Дом | Penfox 🦊

5-1 Почука

Юрку волокли куда-то, грубо и без особого почтения, он ничего не видел сквозь плотный мешок, и думал только о том, как бы не задохнуться. Потому что если он задохнется, то уж никак не сможет помочь Дому и вызволить Веточку. Поначалу путь был гладким, и мешок с Юркой плавно скользил по поверхности – словно летел. Потом дохнуло ледяным воздухом, и Юрка словно бы провалился куда-то, ему показалось, что он вторично падает с огромной высоты, при этом попутно отшибая бока о корявую поверхность, и только вскрикивал, и ойкал. Спуск на лифте был поспешным и экстремальным.

Затем его протащили через жесткую перемычку, пересчитав ребра, и снова бросили на пол. Воцарилась тишина, прерываемая лишь его собственными охами и стонами.

Долго ли он лежал, или всего ничего, понять без часов он не мог. Он старался не шевелиться, чтобы не тревожить лишний раз синяки и ушибы и поэкономить воздух. И даже задремал чуток.

И вот распахнулась некая дверь, на него дохнуло сквозняком и сыростью, затем его пнули разок ногой – Юрка дернулся.

— Жив, — удовлетворенно проговорил мягкий мужской голос. Веревки смотали, при этом Юрка вращался веретеном, стукаясь об пол, потом конец выдернули из-под него, еще раз перекувырнув. Потом мешок начали стаскивать, нисколько не заботясь об удобстве пленника. Юркина куртка задралась на нос, пуговица залезла в рот, живот оголился. Отплевываясь от собственной одежды, Юрка раскрыл глаза и попытался встать. Его несильно пихнули, заставляя сидеть.

Он увидел перед собой тщедушного лысого верзилу с веревками в руках и красивого стройного мужчину в богатом красном камзоле. Всем хорошего мужчину, если бы не зловещие и безжалостные угольные глаза без зрачков, так и сверкающие злобой, так и гипнотизирующие своей нечеловеческой чернотой.

— Ну вот, отличный экземпляр пацана, — с удовлетворением проговорил красавец странным, тонким и манерным голосом, любуясь Юркой, словно он был редким насекомым. – Ты, Прилип, получишь достойное вознаграждение.

Верзила согнулся в три погибели в поклоне.

— И что с ним теперь делать, ваше превосходительство?

— Охранять и сохранить, Прилип. Непременно сохранить. Отвести его в камеру, — распорядился «ваше превосходительство», потирая руки. – Это очень ценное приобретение. Пришелец оттуда. За этот коллекционный экземмпляр дадут большой выкуп. Я потребую от Крессла мешок золота и Веточку. Сиди, сиди, дорогой и золотой ты наш!

Юрка озлился, вскочил и ринулся на длинного – и был отброшен, напоровшись на прямо-таки железный кулак.

— Прилип, ну что же ты так невежливо! Насажаешь синяков, – посетовал красавец, покуда Юрка подвывал и держался за плечо.

— Виноват, товарищ гражданин герцог, ваше превосходительство, — отвечал, сгибаясь, Прилип.

Похитители, посмеиваясь, вышли и закрыли дверь на засов.

«Блин! Опять Веточка! Всем нужна Веточка! И эти уроды туда же…» — подумал Юрка невесело и осмотрелся. В камере Юрка оказался не один. В углу, на куче сухой листвы, свернулся калачиком тощий смуглый мальчуган, а может, и не мальчуган, а девчушка, с большими испуганными глазами и кудрявой головкой.

— Кто он? – шепотом спросил Юрка смуглого ребенка.

— Герцог Ломбард, — прошелестел тот.

— Ты… мальчик или девочка? – осторожно осведомился Юрка.

— А без разницы, как тебе надо, так и будет.

Как мне надо… Ладно, пусть будет мальчик.

— Как тебя зовут? Из-за чего ты сюда попал?

— Из-за того, что ребенок, и попал, — всхлипнул паренек. – Почука я. Сирота. Из приюта. Нас много там, почук и семёнов, живем дружно, никто не обижает, учат, оберегают, кормят, одевают. А он, подлюга ворует детей, а потом продаёт на аукционе, а самые ценные экземпляры вообще попадают далеко от родного Дома, к чужакам…

— Ну, хоть в живых оставляют. Слушай, а тут кормят?

Мальчишка кивнул: — Кормят. Два раза в день. Чтоб до продажи дотянуть и товар лицом показать. А там – кто его знает, куда попадешь. Кто в рабство попадает или на эксперименты, тогда и от ядов помереть можно, и от каннибалов, и от голодомора…

Юрка передернулся: — А ты не пытался сбежать?

— Сбежать из башни невозможно. Сам посмотри. Тут и привязывать не нужно, сам не захочешь.

Юрка поднял глаза к высокой узкой бойнице и всмотрелся. Он увидел зеленую колышущуюся бездну. Она уже не пугала его, но все равно повергла в уныние.

— Сегодня на жрачку ты уже опоздал. Ужин раньше был. А Прилип тот еще гад, лучше сам сожрет, чем пленным отдаст!

Юрка первым делом решил выспаться. А потом уж решать проблему, на свежую голову. Избитый и уставший, он все равно ни на что не годен. А самым поганым было то, что схватили принцессу. И он ощущал себя так гадко, как никогда в жизни….

…Утро наступило, но ни облегчения, ни умных мыслей не принесло. Мало того, оказалось, что он проспал тот момент, когда приносят еду. На пне, символизирующем стол, стоял дымящийся котел и пара деревянных мисок с деревянными же ложками, и два больших ломтя хлеба. Почука уже накладывал ароматное варево в миску.

— Чего там? – спросил Юрка, подползая.

— Как всегда, мясо полнасов с приправой, — охотно сообщил пацаненок. И к горлу Юрки подкатил ком. Он долго размышлял, чего его организму хочется больше: жрать или стошнить? Он боязливо заглянул в котелок – и не обнаружил там страховидных кусков. Просто некое мясо, похожее на курятину. Эх, где наша не пропадала! Терять нечего, кроме веса. Едят же в мире разных насекомых, и даже живьем. А тут все-таки горячего приготовления. А он так давно не ел ни мяса, ни колбасы, ни сосисок, ни бабушкиных котлет…

Он опустил ложку и боязливо облизал. А вкусно же, черт подери! И он стал накладывать варево в миску, и съел до последней капельки. Потом обтер котелок хлебом. Кажется, он наелся. И что теперь? Валяться и ждать покупателей?

Юрка подошел к узкому оконцу и попытался выглянуть. Куда ни глянь, везде царствовал ярко-зеленый и изумрудный. Сверху, снизу, с боков и даже впереди – пространство за бойницей казалось неким травяным тоннелем. Эх, жаль, что туда не протиснешься. Ну да, он не протиснется, а почука? Неужто и он не сможет вылезти? А если попробовать?

— А что там, снаружи? – спросил он у почуки.

— Там рослище, — охотно пояснил тот. – Одежка такая.

— И насколько крепкая?

— Не отдерешь!

— И как далеко?

— До следующего окна.

— Ага, ага…

Юрке и в страшном сне не могло привидеться, что он так отощает. Он решительно снял рубашку и свернул в подобие жгута, подтащил стол-пенек к оконцу. Потом обвязал Почуку за тонкую талию, другой конец намотал на руку.

— Лезь, — коротко приказал он. – Я тебя подсажу.

Почука не дал себя долго уговаривать. Он подтянулся и скоро оказался верхом на выступе. Следом Юрка подпрыгнул и тоже ухватился за край.

— Теперь спускайся, я тебя держу. Ну что же ты?

Почука медлил.

— Трушу, — прокряхтел он. – Я могу прирасти, а мне нельзя – я еще несовершеннолетний!

— Значит, будешь дожидаться покупателей, чтобы рабом стать?

Всхлипывая, Почука спустил тощие ноги вниз: — Только обещайте, дядь Юр, – если прирастать начну, вы меня выдернете!

— Выдерну, не бойсь!

Юрка некоторое время держался руками за подоконник, пока Почука, вися внизу, не нашаривал ногой следующий подоконник. И начал опасливо опускаться, цепляясь руками за зеленый ворс. Мох действительно оказался чрезвычайно крепким и длинным. Юрке казалось, что он держится за чьи-то волосы. Вот Почука уцепился за следующий подоконник, следом за ним опустился Юрка. Застыл, прислушался.

И услышал знакомый вкрадчивый голос. Юрка не выдержал и краем глаза заглянул внутрь. Он увидел Махшу и Прилипа, стоящих, по счастью, спиною к ним, и ведущих свои заговорщицкие беседы, поодаль стоял элегантный Лайш и полировал ноготки.

— Скоро хозяин явится? – нетерпеливо спросил Махша. – У меня нет времени на долгие переговоры. Он заставляет себя ждать. Я не люблю высокомерных выскочек.

— Тем не менее, ты согласился иметь с ним дело, – возразил Лайш.

— Ты тоже не стоял в стороне, Титов подпевала.

— Я всего лишь посредник и свидетель, – сухо ответил Лайш, глядя сверху вниз. – После подписания второго соглашения мое дело – сторона.

— Ах ты, двоедушная тварь! – вскинулся Махша.

— От двоедушной твари слышу. Именно ты – придворный манипулятор, Махша. Именно ты имеешь высочайшую лицензию. Тебе ли критиканствовать?

— Тише, тише, не время для ссор. Теперь, когда ликвидирован чужак, нам ничто не мешает вплотную заняться принцессой, — сказал Прилип. – Ломбард выполнил свою миссию.

— А я выполнил свою, — ответил Махша, нервно подергиваясь. – Все запоры подкручены. Вход свободен. Я не могу тут дольше задерживаться, меня могут хватиться. Мне пора во дворец.

— Не психуй так, нервный ты наш, Ломбард вот-вот явится для подписания второго соглашения.

— Чем быстрее чужак отправится в утиль, тем лучше, — поутих Махша.

– Я согласен, — улыбнулся Лайш. – Несимпатичный пацан.

Юрка аж зубами заскрежетал от злости. Ах вы гадкие предатели, двуличные изменщики, гнусные и пакостные твари, никого отвратнее нет в мире! И ты, Махша, мерзкий моховой урод! Работаешь на два фронта? И нашим, и вашим давай спляшем? Иуда! Я тебя проучу. Тебя сейчас бы отсюда выкурить на хрен! Да последняя сигарета утеряна…

Сигарета… Вот именно тот случай, когда от неё польза. А в остальном… Ни удовольствия, ни толку, один понт. Ничего-то в своей жизни он не делал с толком. И курил, и ругался, и крутым прикидывался – все одни лишь понты. Он никогда ничего не делал по-настоящему. Пришло время эту половинчатость исправлять. Совершив правое дело в полную силу и в полной мере!

В этот миг Юрка услышал треск – это рубашка не выдержала веса двоих и начала рваться. Следом под его тяжестью подался мох. Юрка непроизвольно ухватился за край широкого подоконника и подтянулся. А далее волей-неволей пришлось вместе вывалиться через широкий проем внутрь – к счастью, Почука вцепился в него сущим репьём.

Махша и Прилип одновременно обернулись на грохот. Но теперь уже Юрка не дал им опомниться. Перекувырнувшись, он сходу рванул вперед и врезал головой Прилипу по коленкам. Прилип согнулся пополам. Почука тем временем врезал по коленкам Махше. Брызнула во все стороны роса. Лайш взвизгнул и испуганно отскочил в сторону. Не дожидаясь, пока враги опомнятся, Юрка и Почука уже проскочили в дверь и оказались в другой комнате. Размышлять было особо некогда. Они ринулись в первый же попавшийся проход. Жилище врагов представляло собою вереницу арочных комнат, одна другой краше. Затейливые цветные росписи сменяли прекрасные картины, картины сменяли причудливые изваяния различных насекомых, но им было не до разглядывания.

Юрке казалось, он установил новый мировой рекорд по спринту. Они неслись так, пока не уткнулись в шеренгу крупных и отвратительных на вид стражников. Квадратных, бурых, мелкоглазых, с трезубцами наизготовку.

Ша, приехали. Ничего другого не оставалось, как применить тот же отчаянный прием. Он ударил квадратным по ножкам, ножки оказались цепкими и прочно стоящими на полу, словно вросшими. Зато трезубцы одновременно уставились остриями на него, едва не изрешетив. Юрка отполз и снова отчаянно ринулся, думая пролезть между ними. Но квадратные тела стояли слишком слитно. И снова эти чертовы пики ткнулись ему в спину. А Почука вдруг задергал его за куртку. И Юрка увидел внезапно открывшуюся в коридоре дверку, в которую степенно заползало какое-то очень толстое бледное тело.

Юрка развернулся и рванулся туда. Врезался в студенистый живот, едва не протаранив. Тело застонало и опрокинулось. Юрка и Почука пробежали по нему, словно по трясучему батуту, и выпали наружу.

И оказались в некоем подобии парка. А впереди маячил высокий плетень-частокол.

Неужели вырвались? Взобравшись с ловкостью обезьяны на плетень, Почука протянул Юрке руку. Что? Ему, первому умельцу по пересечению всяческих заборов? Да он одолеет его в три приема! Нет, в два. Юрка ринулся на штурм частокола. А сзади уже подпирали квадратные охранники. Сидя верхом на макушке широкого столба, он мог обозреть местность. И увидел, что забор обрывается в глубокий овраг, за которым тут же начинается склон. И с гладкой поверхности внешней стороны забора можно только спрыгнуть прямо в овраг… рискуя переломать ноги.

Он в отчаянии обернулся: квадратные, ловко семеня ножками, лезли друг по другу, и вот-вот достанут его трезубцами. Юрка перекинул вторую ногу. Теперь он сидел, свесив обе ноги наружу. Почука жался к нему. Ну же, решайся!

— Почука, прыгаем! – решительно крикнул Юрка. – Нет, сползаем, сползаем, спооооо… — он действительно начал сползать, получив ощутимый, колючий тычок в спину. Полет был недолог, можно было вознести благодарность Дому, что половину пути он все же проделал в положении сползания, оставляя на стенке кровь от содранной кожи на пальцах. А потом острая боль пронзила ногу, и уже Почука возносил мольбы о спасении души. Ибо Юрка, кажется, да нет, не кажется, подвернул, а может, и сломал, ногу…

Кажется, не кажется, а ныть было некогда. Стиснув зубы и заталкивая вой обратно в глотку, он встал на четвереньки и пополз вверх по крутому и скользкому склону…

5-2 Битва

Пыхтя, ойкая и рыча от боли, и стараясь как можно меньше нагружать больную ногу, которая опухала на глазах, Юрка карабкался на верхушку утеса. Щадить ногу удавалось плохо, он поминутно охал и проклинал тот несчастный момент, когда его угораздило забраться под дурацкий диван. Слабосильный Почука тоже ничем не мог помочь, только предупреждать о кочках и подавать тощую ручонку, подбадривая, когда Юрка совсем ослабевал.

Местность с гребня перед ними открылась, ничуть не похожая на городскую. Это была бугристая равнина, усеянная травяными кочками и странными полупрозрачными шарами. И казалось, ей нет ни конца, ни края. Где-то ближе к горизонту извивалась голубоватая полоска, похожая на речушку. Юрка радовался бы простору, всем хорошему простору, если бы не далекое, но такое же деревянное небо в разводах, испускающее слишком ровный свет.

— Ты знаешь, как обратно из сюды?

— Знаю. Я тут все знаю. Я с Почуками весь Дом облазил! Вон туда, к речке-Липухе и путь. Там лазы начинаются, внутрь города, значит, некоторые с лифтами. По которым ты пролезешь или спустишься. Потому как подпольными ходами ты не сможешь – слишком толстый. Но до лифтов еще дойти надо… — на глазах Почуки показались слезы.

— Значит, так, Почука, беги-ка ты, пока бегать можешь, спасайся, своих предупреди, приютских. А я потихоньку, полегоньку, как-нибудь, перекатами…

Почука всхлипнул: — Дядь Юр, я вас не брошу, ни за что, вы ж без меня не спасётесь!

— Спасусь, Почука, меня так просто не взять, я ого-го! Найди Иветту. Расскажи ей все. Ты раньше меня её найдешь. И не реви. Недостойно пацана! Кстати, высмотри-ка мне хорошую дубину, а?

— А вон она, видишь, дядь Юр, столбики тотемные? Я такой не вытяну, а ты вполне можешь, у тебя силы невпроворот!

Юрка только криво усмехнулся: — Спасибо, Почука.

Почука шариком ртути скатился со склона, помахал рукой: — Не дрейфь, дядь Юр, я добегу и подмогу вызову!

Почука вдруг исчез из виду, словно сквозь землю провалился. Юрка долго смотрел ему вслед, потом вздохнул. Ничего не оставалось делать, как пересекать равнину. Оказавшись в одиночестве на склоне, Юрка первым делом содрал майку и туго обмотал лодыжку – вроде стало полегче. Обратный путь вниз, то ползком, то на четвереньках, он проделал среди сухих стволов и пней, пока не достиг полосы деревянных валунов и искусно разукрашенных Телеграфистом тотемных столбов. Юрка остановился, призадумался и принялся дергать столбики до тех пор, пока не догадался, что они просто вывинчиваются. Он выбрал самый удобный, и чтобы по росту, и принялся за работу. Вывернул столбик, оперся на него. Столбик оказался на редкость прочным, несмотря на резьбу.

Ему совершенно не нравился сценарий, по которому строилась его жизнь в этой слишком реалистичной анимешной фэнтези.

Ободранные костяшки пальцев не в счет – ерунда, привычно. Расквашенная губа и шишка на лбу – тоже фигня, пройдет – не заметишь, как. Вот нога – это еще как в счет! Кому бы только этот счет предъявить? Юрка сердился и обижался на Иветту. Вот и верь после этого девчонкам. Нет, девчонкам веры нет. Больше никогда и ни за что. Завела, ничего не объяснила, потаскала по городу, завела в библиотеку и бросила!

И Червер тоже подлец – это он завлек его в сети диверсантов, дебил! Тупорылый жирняк!

А он-то и сам хорош. Вошел в игру безо всяких оглядок, довольный своей мнимой крутостью. Купился на посулы, на лживые лозунги, погубил неповинную девочку-принцессу, будущее Дома – вот где она сейчас, кто её схватил, может быть – еще один «спаситель»? А может, её отбила стая свирепых Кемденов? А может, она вызвала аварийный лифт и перенеслась во Дворец? А может… может, никто её не спас, и её унес кто-то неопознанный и страшный, и она никогда не вырастет, не протянет руку мира в Космос…

Размышляя так и пытаясь перевалить всю вину то на Червера, то на Иветту, что не очень-то и получалось, ибо её прелестное личико и зеленые кудри так и стояли перед глазами; то, ругая собственный идиотизм на чем свет стоит и горько сетуя на злодеев, покусившихся на Веточку, Юрка ковылял и ковылял вперед, к мифической реке. А может, к бросившей его на произвол Иветте, которая обязательно должна встретиться, ведь мир тесен! Разве не так?

Двигался он медленно, но все же двигался, опираясь всем весом на столбик. Иногда он садился и съезжал по гладкому склону, словно с горки – до очередной развилки, пока не оказался на ровной поверхности. Травяные кочки казались живыми, и время от времени подрагивали. Полупрозрачные шары шевелили лапками, чавкали и постанывали. Вдали Юрка приметил словно бы пасущееся стадо, которое продвигалось к Липухе. Стадо издалека удивительно походило на маленьких Божкоров – только красненьких. Время от времени божкорчики взлетали и снова садились, и при этом напоминали Карлсонов с пропеллерами на спине.

Юрка вышел на полосу, по которой прошлось стадо, но трава оставалась нетронутой, зато от прозрачных студенистых шаров остались одни сдувшиеся кожицы. Юрка поежился и осторожно продолжил путь.

Равнина снова пошла полого вверх, загородив обзор, а добравшись до края и глянув вниз, Юрка остолбенел. С двух сторон друг на друга с яростными оскалами споро надвигались два отряда – полнасы и вренасы. Вот они достигли друг друга, ощерились. «А-а-а-а» — слаженно заорали противники и смолкли, и сшиблись. Завязалась ожесточенная и безмолвная схватка – только и раздавались скрежет, шуршание и тонкий, сверлящий мозги визг. Мелькали оскаленные пасти, скребли по земле когти, летели ошметки содранной древесной стружки и клочья травы, иссохшие шкурки и фонтанчики зеленой крови. И невозможно было понять, кто побеждает и побеждает ли вообще. Ибо к ошметкам добавились куски рук, ног, взметались вверх головы и туловища. Юрка зажмурился и присел. А когда тишина стала нестерпимой, открыл глаза и осмотрелся. Все полнасы и вренасы, вернее, их куски, устилали луговину.

— Ничья, — растерянно констатировал Юрка.

И тут же над побоищем возникла и закружилась краса неземная — ЗО, мерно взмахивая широкими серыми крылами. Она резко спикировала вниз, накалывая на пику шевелящиеся, дымящиеся и вздрагивающие тела еще живых. Нагрузившись дармовой добычей, ЗО гикнула, взмыла и, сгибаясь под тяжестью груза, полетела невысоко над полем и сгинула вдали, там, где светилось едва видное голубое окно. На секунду в окне проявилась черная загогулина – и пропала. Словно её и не бывало. А на смену ей невесть откуда выползли несусветные черные чудища в твердых доспехах и шлемах, и тоже принялись растаскивать остатки тел. Через минуту поле очистилось совершенно.

А затем на Юрку сзади накинули сеть и потащили вспять, и он взвыл от боли. Он только успел увидеть бесстрастные черные глаза без зрачков и блестящую лысину.

— Попался, недоумок, — процедил Прилип и осклабился.

— Бляха-муха! Чтоб тебе провалиться, гаденыш!– Только и воскликнул пацан. Но его не утащили далеко. Потому что, откуда ни возьмись, возникла орущая орда приютских Почук, похожих друг на друга как две капли воды, и орда приютских Семёнов, различающихся только цветом кожи, и эти две орды набросились на врагов-работорговцев, облепили их с ног до головы. Ребятня прибыла вовремя, мало того, с ними был Божкор со своим красным мини-автомобилем, который то взлетал, то садился, припрыгивая, словно исполнял боевой танец.

Пока Ломбард и Прилип отбивались и пытались выбраться из кучи-малы, Юрка дополз до авто и залез внутрь.

— У вас все друг друга воруют, ловят и едят, и враги, и не враги, ну просто все, и хрен поймешь, кого надо, кого не надо! – с отчаянием говорил Юрка, пока Божкор накладывал на ногу холодные влажные листья и крепко перебинтовывал тканью, напоминающей сухую траву, из автомобильной аптечки. – Мне это не слишком нравится. Того и гляди, самого съедят.

— А так и надо, — ответил Божкор философски. – Это я от дел отошел по причине крыла, — и он попытался поскрипеть спиной: — Видишь, ничего не получается, летать не могу, зато вот езжу. А кушать всем надо, я так тебе скажу, Юрка-пацан. Жизнь – она такая.

— А еще, все почему-то пытаются научить меня жить! – взъерепенился Юрка. – Вот и ты туда же!

— Плохо учишься? – добродушно предположил Божкор. Юрка предпочел промолчать.

— Учиться надо, — наставительно сказал Божкор. – А то и тебя съедят, точняк. Тут тебе Дерево, не просто так.

Божкор лихо взлетел и понес Юрку к городскому лазу. Они миновали безмятежное стадо, неспешно бредшее к югу, где прозрачные шары устилали местность этаким жатым ковром.

— Божкор, скажи мне начистоту, это твои… сородичи… пасутся на лугу?

— Аааа… — Божкор рассмеялся. – Ну да, родственнички, моя братва орудует, на зачистку вышли — пообедать тюленями, много их развелось в этом году по причине прихода тепла, жратвы хватает, не голодаем. Эх, брательнички! – вздохнул он с умилением и гордостью. – Шустры!

— Тюлени… разве тюлени не в море плавают?

— Какое тебе тут море. Млечное Море далеко внизу, очень далеко от города, у самого подножия Дома, оно, понимаешь, между планетами петляет, в открытом космосе, там жизнь иная, инопланетная.

— Откуда ты это знаешь? Ты там был?

— Упаси Дом! Что мне там делать? Наружу вылетал, не скрою, за любовью единственной, но моря не видал. Это легенда, но в каждой легенде, знаешь ли, своя толика правды. Впрочем, если так нужно, поспрашивай у Птера или других большекрылов, они далеко летают, они все Дома облетели – кому как не им знать, что есть правда, а что вымысел. Только к Птерам приближаться опасно и стремно, один мах – и тебя как соринку сдует в тартар! А то и внутрь птера попадешься, так вот.

Красный автомобиль въехал в деревянный тоннель и помчался по нему – только росписи мелькали.

…

Долго ли, скоро ли – но вот Юрка вновь оказался на теперь уже знакомом перекрестке, обнял и поблагодарил Бага, который тут же упорхнул по другим неотложным делам, может – спасать кого-то еще.

А Юрка вдруг нос к носу столкнулся с Червером. Червер брел от харчевни заплетающимся шагом. Напился, что ли, с отчаяния от невезухи и мировой лжи? Он явно раздобрел – в отличие от него, у Юрки, наверное, теперь ребра к позвоночнику прилипли. И, тем не менее, Юрка, как ни странно, обрадовался старому и неверному знакомцу.

— Червер, ты жив! – бросился к нему Юрка, схватил за мяклую руку, затряс. – Я очень рад!

— Я тоже очень рад, Юрий, — сладкозвучно пропел Червер.

— Хорошо же нас обвели вокруг пальца! Из-за тебя я крупно влип! Чего только со мной не наприключалось! Но ты-то местный, Червер, ты мог бы догадаться, что нас нагло шантажируют! Ты не представляешь, где я только не побывал, даже в плену и в тюрьме. Ногу повредил. Еле добрался до города. Если начать рассказывать – так целый приключенческий роман будет! И от многих ролей я бы с удовольствием отказался. А сколько времени утекло впустую! Теперь нам необходимо как-то искупить вину. У тебя есть соображения, куда пойти? Что предпринять? Как спасать Дом? Что ты молчишь? Что там говорит сценарий?

— У…Э… — промямлил Червер. – Ты слишком доверчив, потому и ерепенишься. Надо быть циничней, мой молодой друг. Дому ничего не грозит. Не первый распыл и не последний. Санитары всегда успевают вовремя пресечь. И потом, помнишь – я помочился на кучу? – Червер хитро прищурился. – Тоже, знаешь ли, помогает. Зато нам хорошо заплатили, — и Червер самодовольно похлопал себя по объёмистому брюшку.

Юрка отпрянул.

— Что? Что, ты знал? И не сказал мне? Даже не помог советом?

— Но ты и не спрашивал, — резонно заметил Червер.

— И ты так просто согласился?

— А попробовал бы я не согласиться. И потом, что такое несколько миллионов спор? Пустяк! Жизнь дороже.

— Ты! Ты предатель! – зашипел Юрка, замахиваясь на Червера своей дубиной. – Ты – поджопник Ломбарда и Телеграфиста. Ты предал Иветту! Ты предал меня! Ты предал Дом и Веточку! Урою! Я тебя сейчас убью! – Юрка схватил бывшего приятеля за узкие плечи и затряс: — Урод! Гнида! Веточка из-за тебя сейчас мается у опасных врагов!

Червер переменился в лице, вывернулся из его рук, и в ужасе загородился маленькими ладошками: — Нельзя! Меня нельзя убивать! Сейчас. Ты не можешь этого сделать! – заверещал он, отчаянно вращая круглыми глазами.

— Ещё как могу, гад! – и Юрка сделал шаг вперёд.

— Не можешь, ты сам хотел получить роль, а теперь все переваливаешь на меня, и это так неблагородно, — Червер отступал, продолжая загораживаться. – Ты не можешь меня обвинять – накануне перерождения… Я уже почти не я… — Червер задрожал своим всем мяклым телом и вдруг зарыдал. Юрка опешил.

— А кто же ты, стюдень, Папа Римский? – спросил он как можно язвительней. – Эх, врезать бы тебе по мозгам, чтоб на место встали. Предатель. Как вас, таких, Дерево носит?

— Потому и носит… Мне… мне полшага до Мобетты… — пролепетал Червер сквозь слёзы и попытался улыбнуться. – Я теперь почти женщина.

— Мобетты-Бабетты… Ты что, трансвестит-гермафродит?

Червер отчаянно закивал.

— Хрен с тобою, — Юрка с тяжелым сердцем опустил дубину. – Убирайся, урод-извращенец, чтобы глаза мои тебя не видели. И имей в виду – попадёшься на лжи ещё раз – точно убью, и не посмотрю, что женщина.

Этого было достаточно, чтобы Червер, пятясь задом и извиваясь, ткнулся в узкий лаз и в мгновение ока исчез в нём. Юрку всегда поражало, как обитателя Дерева ухитряются чувствовать ходы, лазы, коридоры и тоннели, как ухитряются их помнить, да еще обходиться без лифтов. Если Червер застрянет и сдохнет в этой узкой щели, то туда ему и дорога!

5-3 Засхи

Хромая и кривясь, Юрка через силу проковылял еще невесть сколько, намереваясь достичь «Трех кустиков». Он напряг все свои извилины, и ему мнилось, что память его начинает приноравливаться к однообразию городских магистралей. Ему казалось странным, что немногочисленные жители текли ему навстречу, все как один. И полнасы, и вренасы, и маленькие копии черверов, и юркие, вертлявые почуки на тонких ножках, и неуклюжие коричневые матроны с раздутыми животами, и зеленолицые.

Ему несколько раз хотелось крикнуть – куда вы? Один раз он схватил за рукав плаща зеленого мальчугана, но тот вырвался.

— Да что происходит? Куда вы? – с досадой воскликнул он. Мальчонка обернулся, его глазенки были широко распахнуты, что свидетельствовало об испуге.

— Она идет! – только и крикнул он.

— А вы куда? На торжественную встречу?

Мальчонка взвизгнул и поспешил дальше.

Хрен их знает, и черт их поймёт. Кто идет, зачем идет, куда идет, и куда идут все – от идущей, или встречать с фанфарами? Юрка пожал плечами. Заглянул в опустевшее кафе, но нашел только недопитый кем-то сок и недоеденную краюшку пухлого хлебца. Подумал, поуговаривал себя, плюнул – доел и допил. Но в желудке все равно свербело.

Еще одну ночь пришлось скоротать голодным на заброшенном чердаке. Он залез туда по сучкам, наросшим в виде лесенки. Вид у чердака был нежилой, там никто не шевелился, не раздавалось никаких звуков, и вообще вокруг не было ни души, словно разбежалось все население. Как бы ни были странны обитатели Дома, но в одиночестве Юрке стало совсем тошно.

В убежище было жарко. Даже стенки нагрелись. Юрка пыхтел и отдувался. Но усталость взяла свое. Он уснул, а проснулся оттого, что жара стала нестерпимой, мало того – потянуло лёгким запахом гари.

Юрка вскочил очумело. «Пожар!» – металось в голове. – «Пожар!» Они все убегали от пожара! Пожар внутри дерева – это очень, очень страшно! Может, вокруг уже бушует пламя, а он в замкнутом помещении. Он сгорит заживо! Он задохнется!

Юрка выскочил из своей ночлежки и резво спрыгнул вниз. По улице тянуло гарью уже явственно, только не понять, с какой стороны. Он решил идти в том же направлении, в каком уходил народ. Однако становилось все горячее. Через сто метров он увидел чадящие сучки-лесенки на верхние этажи. Некоторые обуглились.

И только тут он вспомнил странные слова Вары. Что окончился один период и начинается другой – период глобального потепления, и грядёт Баба. Вот оно как, не просто потепление – а жареное, каленая сковородка!

Еще сто метров, поворот под прямым углом – и он увидел её, Бабу, от которой все убегали. Старуха в черном платье и красном колпаке неспешно шествовала посередине улицы победной поступью. От неё расходились волны жара. Дерево вокруг рассыхалось на глазах и покрывалось трещинами со звуком, в котором Юрке почудились стоны боли. А вылезающие зеленые наросты, которыми так любили лакомиться все без исключения, бурели, засыхали и съеживались.

Сердце Юрки екнуло, но он продолжил идти ей навстречу. Вот она, очередная диверсантка! Самая ярая. Самая жуткая. Словно сама смерть. И она махала ему костлявой рукой, и манила, и улыбалась довольно. Юрка остановился первым. Ему было очень жарко. Пот лился с него ручьями.

— Юрий? – вдруг осведомилась она и мерзко захихикала.

— Откуда… ты меня знаешь?

— Кто ж тебя теперя не знает. Только круглый идиот не знает. Ты теперя знаменит, горячуху тебе в глотку.

Старуха загоготала, из её рта вывалилось дымное облачко, она выпростала длинную тощую руку и с маха ткнула Юрку пальцем в бок. Палец был костлявый, твёрдый и калёный, он прожег в рубахе дырку. Юрка автоматически попытался отмахнуться своей дубинкой – но она вдруг так нагрелась, что конец её задымился, Юрка вскрикнул и выронил свое оружие.

Возникший от резкого движения горячий вихрь толкнул Юрку в бок, он отлетел в сторону и ударился спиной о стенку. Старуха вся была высокой, тощей, сморщенной и коричневой, как печёное яблоко.

— Вот блин, это что ещё за приёмчик? Ты кто? Чего жаришь как ненормальная?

— Как не жарить, коль проснулась, сила-то разгорается. А кличут меня разно. И Засхи, и Засуша, и Присуха, и Сушиленка, и Горячуха, и Ред Хот Чилли, и Перчик, и просто Баба.

Юрку стукнул себя кулаком по лбу. Как он сразу не догадался, дурак беспамятный! Баба Засхи — это не просто отвлеченная старуха, это сама Засуха! Самое страшное для живого мира Дерева! Несмотря на исходящий от Засхи жар, его обдало ледяной волной. Баба продолжала хихикать и надвигаться. «Интересно, я сейчас сгорю?» — подумалось ему.

— Бабка, а бабка, ты чего, с катушек съехала? – Юрка принял независимый вид. – Ты чего на мирных граждан наезжаешь?

Баба сверкнула глазами, из которых излился жар: — Какая я тебе бабка! Ты меня не зли, пацан, думаешь, тебе всё можно? А ведь я хотела предложение внести.

Юрка сделал отчаянное усилие, чтобы не отступить. Пот заливал ему глаза, рубашка прилипла к телу, глотка пересохла.

— И что тебе надо, бабка?

— Стань моим союзником. Иди в помощники. Правой рукою сделаю. Закалю – никакой жар не возьмёт, будешь на солнце смотреть, не щурясь. Это ли не величие, это ли не героизм? Ведь ты героем быть хочешь, не так ли?

Юрка отчаянно помотал головой: — Этого еще не хватало. Никогда не любил по солнцу шляться. И загорать ненавижу. Я в речке люблю купаться. Прохладной, мокрой, — Юрка врал вдохновенно, и ему казалось, что становится все свежее. – Я лес люблю с тенью, такой сырой холодной тенью, и росу люблю, когда с утречка, и дождик тоже люблю, чтоб по лужам шлепать, да, вот так вот, в резиновых сапогах! А то и босиком! Вот помню, в деревне бабуля меня после дождичка грибного на мокрую траву выпускала, брызги так и летели!

Баба поморщилась, словно от зубной боли: — Вот я сейчас вскипячу твои лужи, и росу проклятую, и дождик с тенью, и речку высушу! – И, тем не менее, она слегка отодвинулась от него.

И вдруг Баба насторожилась. Тихий голос, словно бы из далекого далека, возник на пороге слышимости. И медленно и неуклонно становился все слышнее. Юрка просиял. Это был голос бабушки, явившийся в его памяти! Её голос напевал странную, простенькую детскую песенку. Которую она когда-то в далеком детстве напевала, сочиняя на ходу, и она могла сочинять так до бесконечности. А Юрка слушал, и мокрая погода уже не казалась ему такой скучной.

И Юрка подхватил бабушкину песенку – он и сам не заметил, как начал напевать, все громче и громче:

Дождик, дождик, трень-трень-трень,

Бьёт по лужам целый день,

И идти ему не лень,

Мокро солнце, мокра тень,

Мокра лиственная сень.

Дождик, дождик, бом-бом-бом,

Все равно гулять пойдем!

Дождик-дождик, сей-сей-сей,

Лужи целые налей!

Я по лужам шлеп-шлеп-шлеп,

Дождик припустил в галоп.

Дождик-дождик, дон-дон-дон,

Слышен капель перезвон.

Воробьи купаются,

Цветочки улыбаются.

Рада травка, рад и лес –

Дождик сыплется с небес.

Птицы, звери, сад и поле —

Все воды напьются вволю…

При первых же звуках Баба вздрогнула, испуганно заводила головой и попятилась.

— Ага, испугалась! – возликовал Юрка, хотя пока еще ничего не понимал.

— Травница бродит, — пробормотала Засхи.

— Кто такая Травница?

— Ведьма, ведьма она! Я, пожалуй, пошуршу домой. Но ты имей в виду, горлопан, принцессы тебе не видать, как собственных ушей. Принцесса моя заложница, и никто и никогда её не получит за просто так. Уяснил? Пойдешь ко мне в подмастерья, научишься жечь, костры разводить, колодцы закрывать. Либо ты мой, либо Веточке конец. Уяснил?

Баба пятилась, пятилась, и вдруг словно сквозь землю провалилась, оставив облачко марева. А Юрка почуял приток свежего прохладного воздуха. На его глазах горелые раны жилища затягивались, гарь уступала место влаге и аромату свежего дерева. Когда пение смолкло, от древесных ран не осталось и следа. А сухой горелый воздух наполнился живительной влагой.

И только одно сидело раскаленной занозой в голове: Веточка у Бабы!

Дурак! Олух! Крезанутик! Это не Червер виноват. И вообще никто не виноват. Ни вренасы, ни полнасы, ни Махша, ни Лайш, ни ЗО. Они здесь свои, между собой разберутся, или с ними разберутся. А он – чужой. Это он виноват, он, он влез в чужой мир, вообразил себя крутым, не разобрался толком, напутал и все испортил, и теперь он обязан исправить то, что натворил.

Веточка будет спасена. Он клянется.