Зачем спросил его утерянное счастье, завтра?

            Возраст лишь открывает ступени готового мира надежд, пока одни и те же числа шевелят противостороннее чувство ожидания вечности..

            Заискивает природный диалект твою сегодняшнюю речь с ухмылками на сером лице. Восторг даётся слишком полно и вжато, как солёное тело шевелящегося кванта над ободком мифа о непричастном свете внутри личных надежд. Сохраняет спокойный тон, ещё причёсанная робостью сила, о вероятности личности в которой ты хочешь угадать своё цифровое наследие в будущей убогой толпе. Она похоронила множество гедонистов и сначала утверждает, что солнечный свет — её мания великолепия по ниспадающим вехам свободы любви, но только не сегодня. Нашёл далёкий спутник над выемкой счастья внутри своего сердца и взглядом укоризны угадываешь каждое движение пальцев, как только что начатое волеизъявление видеть свою собственную мечту. Немного помедлив, расстоянием до нового года, ты уходишь в чёрный квант перекрёстного мира земляного чувства о свободе, чтобы ждать ещё одну цифровую удачу вернуть себе прежнее историческое поле переживаемых надежд. Ты спрашиваешь своё счастье: «Как могу я прийти сегодня и схватить твою любимую игрушку, чтобы ждать уникального шага назад, но этот мир мне уже недоступен, а чувство сожаления верит о будущей сказке, умножив части целого в своём воображаемом мире испытания и чести?» Но завтра уже не получаешь ответа и хочешь философским тоном, как ранний Кант умереть, чтобы ждать свою любимую сущность мира, о пользе которой ты не предвидел сотни мелькающих звёзд у себя на затылке.

           Рано с утра, почти в шесть часов утренний холод убеждает твою смерть, что сегодня можно ещё немного пробыть в пустоте мироздания ложной надежды и, ожидая любви гедонизма странствовать в сером свете мелькающего слова о снисхождении свободы на голову готовых идей. Не спускаются они и не предвидят, что с тобой уже похоронили тысячи моментов тишины, в уме представляя, что совесть в любви оказала им наилучший восход к противостоянию света и тьмы. Твоё эго завтра забывает и холодно ищет спектральное поле на новой луне, по спутникам мысленного света отсылая новые, неизведанные сигналы, что также хотят думать о твоей свободе. Им лично ты будешь рад, как социальному праву представления жизни без смертельной опасности, убеждая их, что лучше летать на собственной, маленькой звезде из железа и кромки удивительного солнечного света. Он каждый день заполняет мир надежды гедонизма, что новый край удивительного сходства твоей личности и смысла жизни в прошлом. Что — то пошло не так, ведь ты не успел спросить его о кажущемся слове впереди, что могло напомнить о форме бытия в тон лучшему намного чище, чем было. Спускаются тени и новая луна, как верная оттиском философской глубины веранда, стала твоей отличительной маской успокоительного мира надежды, что завтра ты будешь пребывать на том же солнечном краю её не меркнущего вида просвещения и логики знакомого мира.

           Учёный со множеством степеней и разной социальной нормой адаптации к людям, тебе нелегко наблюдать, сквозь крайние миры фальсификации о мыслях людей, их объективной разнице быть сегодня лучшими и вдохновенными мифами, о которых завтра говорят уже другие.. Задолго до субботнего завтрака тебе сложно думать о космическом свете падающего спутника, в тонкое стекло из напряжённой гордыни, где сам ты — лишь часть этой глубины, отражённой в целой системе философского наследия мира людей. Сколько бы их не настало утром, вечером станет намного больше, чем час расспросов о наилучшей философской форме предупредительного вопроса: «Как хотели бы Вы улететь на самую далёкую планету в галактике?» — о которой ты сам не знаешь, но видимый свет внутри роящихся склепов мирных целей стать человеком подсказывает тебе, что лучше бы лечь поспать ещё немного. Где ты ожидаешь своё вечное, холодное качество мира у своих глаз, когда не был даже в соседней трущобе из мысленных поколений тех же людей. Их самые глупые надежды спрашивают сегодня: «Какова жизнь в космосе без меня?» — или: «Как я буду жить без лучших друзей, созданных моим воображением?» — их надежды кажутся тебе утопическими и ты находясь в вакууме своего сердца становишься проводником их монументального риска стать правыми. Насколько их много сейчас, что ум заполняет молния культурного кода, о благозвучное шумопредставление в личной досаде сквозь мифологию путей декаданса лирики. Она струится и ждёт своего космического притока, внутри ожидания естественного кванта быть живой материей.

           Один раз в пятьсот лет ты стал очевидным, как сизое, мельком угаданное слово внутри небытия и очевидно хочешь сразу принять преткновение лучшего в критическом мире. Отходишь на самое понятное мироощущение сегодня и ждёшь ещё одну степень свободы во внутреннем представлении себя учёным. Таким же в космосе лучшего права, что было твоим когда — то давно из преимущества слаженной жизни, но раз начав её менять на полной луне, как отражаемом декадансе твоего мира ты видишь свой собственный портрет и очевидное слово в пути философского безумия этой галактики. Она вращает солнцевидное поле, толщеёй пропитанных субъективных элементов природного слоя мифов, что человеческое сознание не может оценить всю последовательность своих цепных мускулов внутри гравитации и цели быть человеком.

           Ты спрашиваешь его утерянное счастье в новой луне, и ждёшь градации серой картины ответа сегодня, ещё с раннего утра стоит полная странной логики кромешная тишина и воет один элемент субтильной природы. Он — твоё собственное благородное поле логики, укравшее чувство вины над подсознательной надеждой быть лучше, чем вчера, но счастье препятствует ждать сегодня вопросов на эту странную тему. Поодаль тумана ты нащупываешь тонны мыслей и отправляешь их сквозь лунные облака прямо к цели своего благородства, чтобы завтра учить свободу лучше понимать категоричное наследие мира собственного нрава быть человеком. Спускаясь по ступеням гедонизма вся твоя природа ожидает лучшей жизни, как алчущего в самовластии мифа принимать свободу сознательной рамки чувства, обладая которым стало так темно и приятно, что холод небытия не сковывает склепное представление о чутье твоей свободы по ниспадающим линиям культуры блага. В страхе не ждёт и солидарность к будущему, чтобы ты стал её манерой окружения мира надежд и влажным потом по холодным граням мифа убеждал людей о лучшем завтра, к тому праву обладания свободой, что чувство благородства оставляет в тёмной пустоте клетки о разрушенном самомнении. Его чутьё, как лёгкий поступью, идеальный гранит и выступ перед монументальными сводами блага о земное чувство мира — уводит твои мечты в космические тени, сквозь целостную власть происходящего волей в пустом пространстве культуры возраста завтра.

           Засыпая с утра ты просыпаешься уже полнотой чёрной ночи, в себе высказанном учтивым и убедительным мнением по особой человеческой примете «жить принципом, или страдать», по которому страхи обеляют твои серые веки и ходят по планетам множественного долга о самое жуткое представление напротив судьбы. И каждый час ты видишь этот возраст, что соотносит число мира и число войны к влекомой части света отраженных единиц вечности, они спустились ещё загодя и хотят найти к тебе наилучший подход, где ты верил бы своему праву нового человека. Его скитаниям и мечтам о жизни без благ и лучшего мира, что пишут о нём нигилисты и читают прощёные мученики на философии о жизни. Их тяжёлые труды будут тебе указывать как стать лунным человеком субъективного толка, могущего страдать о мысли вне себя и, ожидая лучшей судьбы ты спрашиваешь новое утро: «Как ты попало в моё сознание, сквозь этот холод ментального космоса, уже завтра, если вопрос ещё не нашёл ответа в моём возрасте мира сейчас?» В нём приходит искусственная дрожь, окапывающаяся под ливнем непроходимого света вчера, что стало бы другим, или видимым светом не меркнущего слова думать о философском корне своего возраста. Хоронить его утверждать, как лучше будет завтра жить в том же вопросе мнительной, читаемой области благородного поля космоса в самом себе.

Рассказ из сборника прозы «Рассказы — за тем, что нечто»